Когда дом уже находился в пределах видимости, меня окликнули:
— Рома.
Я встал, словно споткнулся. Голос я узнал сразу — Люська — но оборачиваться на него, а тем более что-то объяснять его хозяйке не хотел. Я вдруг вспомнил, что весь вчерашний день провёл в компании Лёхи и его приятелей, но чем этот день закончился и куда в итоге подевались приятели с Лёхой не знал. Я сделал вид, что не услышал и двинулся дальше, но голос повторил настойчиво:
— Рома!
Теперь деваться было некуда. Я повернулся в Люськину сторону и виновато улыбнулся.
— Люсь, ты что ли? Привет. А я чё-то задумался…
— Ну да, задумался, аж покраснел весь задумавшись.
Я развёл руками. Честно говоря, я понятия не имел, что сказать Люське. Я с трепетом ждал, когда она спросит про Лёху и судорожно рылся в мыслях, выискивая более-менее правдивый ответ, но не находил, ибо его не было, и от такой безысходности у меня начали трястись колени.
Люська качала головой, разглядывая меня. Я представил, что она сейчас видит: поникший, небритый, с кругами под глазами — совершенно не презентабельная наружность, но что поделаешь. Я, словно набедокуривший ученик, спрятал руки за спину и хмуро уставился себе на ботинки, и чем дольше Люська на меня смотрела, тем более виноватым я себя чувствовал. Наконец она сказала:
— Что встал как статуй? Иди на кухню, там твои друзья-собутыльки похмеляются, тебя ждут.
Смысл сказанного доходил до меня долго, целую минуту, но когда сознание растормошилось, взгляд мой прояснился и я воскликнул:
— Люсенька, ты не женщина, ты золото!
Я сделал шаг вперёд, схватил Люськину руку и поцеловал её. Люська усмехнулась, но выдёргивать руку не стала.
— Иди-иди, — подтолкнула она меня к особнячку. — Заждались тебя дружки твои.
Нельзя заставлять женщину повторять дважды. Если она что-то сказала, надо это непременно выполнять, так что я не пошёл на кухню — я на неё побежал.
Лёхина кухня была больше всего моего дома вместе с крыльцом и сенями. Вдоль стен расположился кухонный гарнитур под мрамор, барная стойка, пара холодильников, из одного Галыш как раз доставал бутылочку пшеничной, запотевшую и большую. Посередине стоял стол, тоже под мрамор, и мягкие стулья как из сериалов о красивой жизни. Лёха хорошо зарабатывал, а Люська хорошо тратила.
— Вот оно явление, — хмыкнул Лёха, увидав меня. Он сидел за столом, резал сало. Резал умело, тонкими почти прозрачными ломтиками. Когда такие выкладываешь на хлеб, они пластаются на нём словно масло, и вкус получается — душу продать можно. — А мы тебя совсем потеряли. Ну хорошо хоть нашёлся. Садись.