- Я? – резко выдает он.
Массивная ладонь перемещается на мое лицо, большой палец проходится по влажной от слез скуле, стирает соленые капли. Взгляд парня затуманивается.
А может, я просто сама ничего не могу рассмотреть? Рыдания сотрясают изнутри. Боль ножом режет. Сердце гулко бьется о ребра, выламывает кости в порошок. Я застываю.
Он услышал, как я плачу. Услышал и вернулся. Пришел за мной. Удрал бы даже с того света. Только бы защитить, оградить, вытянуть из темноты.
- Соня, - глухо бросает парень. – Я виноват.
- Нет, - лихорадочно мотаю головой, быстро вытираю скатившиеся по щекам слезинки. – Ты что, с ума сошел?
- Прости, - звучит надтреснуто, почти шепотом, доносится рваными всполохами, бьет по нервам. – Это я тебя втянул.
Захар утыкается лбом в мой лоб, а потом отстраняется и опускается на колени, прижимается лицом к моим ногам, трется щетиной о голую кожу, чуть поднимая юбку.
Я пытаюсь опуститься рядом с ним, а он не разрешает, сдавливает мои бедра так, что присесть или просто соскользнуть вниз никак не выходит. Понимаю, Захару трудно говорить, каждое слово точно разрывает горло на части. Поэтому он показывает.
- Моя, - заявляет твердо. – Моя Соня.
А у меня ком в груди. Из битого стекла. Осколки впиваются вглубь, ранят до крови, раздирают в клочья, безжалостно полосуют по живому.
- Захар, - бормочу и зарываюсь пальцами в его волосы, провожу ладонями по затылку. – Пожалуйста, тебе надо вернуться в палату.
Ректор прочищает горло и набрасывается на врача:
- Проваливай отсюда. И можешь сразу вышвырнуть дипломы в первую урну, которая тебе подвернется. Клянусь, тебя даже бомжей лечить не допустят. Дежурный, забери падаль.
Мужчина пытается слабо возражать, но его быстро выпроваживают из коридора, практически выволакивают за дверь блока.
- Ольга, на выход, - холодно прибавляет Громов-старший, поворачиваясь к своей невестке. – Нечего здесь торчать.
- Не надо, им нужно пообщаться, - замечаю я.
И получаю убийственный взгляд от ректора. Мужчина криво усмехается и качает головой.
- Девочка, ты ни черта не знаешь. Захар на дух свою мать не выносит. Да у меня с внуком тоже не самые лучшие отношения. Но эта… эта тоже вряд ли его сумеет порадовать. Так что мы удалимся вдвоем.
«Эта» от Громова-старшего звучит с настолько презрительным выражением, будто является самым грязным ругательством.
- Захар, - сглатываю и ловлю взгляд парня. – Мне кажется, будет лучше, если твоя мама задержится. Но конечно, ты сам должен решать.
Он кивает. Смазано. Дергано. Понятно, что с трудом ему даются не только слова, но и движения, даже самые незначительные жесты. Парень поднимается, пошатывается, однако остается на ногах.