Большую часть времени мы сидели на полу в номере, потому что сигнал вайфай прилично ловился только у двери. Я выуживал по крупинкам данные с разных серверов, а Карла пила кофе и смотрела в экран через мое плечо. Если бы я захотел, нашел бы способ послать кому-нибудь сообщение. Но я больше не верил, что меня надо спасать. Чувствовал, что уже спасен, выбрался на берег из пучины условностей и обязательств, и живу наконец настоящей свободной жизнью.
Иногда мы ходили в Макдоналдс, там сигнал ловился лучше, но было слишком шумно, чтобы работать весь день. Я регулярно звонил домой из уличных автоматов. Маменька требовала подробного отчета о моих делах, здоровье и питании, но тут же перебивала, чтобы рассказать, как отец опять не явился на заседание суда, Джею выплачивают по страховке, а Ханна Берман похудела на пять фунтов и купила дизайнерское платье на выпускной. По вечерам мы смотрели фильмы. Карле, как и мне, нравились тупые боевики с погонями и мордобоем, не нуждающиеся в переводе. Мы стирали одежду в прачечной через дорогу, покупали бутерброды в киоске и круассаны в пекарне, таскали с завтрака чайные пакетики и сахар.
Она все еще пристегивала меня на ночь наручниками к батарее, но мы придвинули диван ближе к стене, чтобы это не мешало спать. Глядя в потолок, я представлял себя главным героем порнофильма, которого воинствующие амазонки держат в пещере на краю земли. Или обычным парнем, случайно оказавшимся в одном гостиничном номере с суперженщиной.
Я мечтал отцепиться от чертовой батареи, но не сбежать, вовсе нет. Мне хотелось забраться к ней под одеяло, обнять, согреть, уткнуться лицом в ее волосы, жесткие на вид, но шелковистые наощупь. Взорвать стеклянную стену робости, которую авторы бесплатных советов в сети назвали «барьером первого прикосновения». Я понимал, что если решусь на что-нибудь такое, она разозлится, даже ударит меня, и будет права.
Временами я ненавидел Карлу за ее резкую, не оставляющую вопросов, красоту. За эти сильные руки и точеные плечи. За осанку, словно насмехающуюся над моей вечной сутулостью. За идеально прямой нос, уверенность в себе, какую не купишь за деньги. За то, что рядом с ней я чувствовал себя жалким озабоченным неудачником. Простейшим организмом, способным только распространять свою генетическую информацию. Иногда я мечтал, чтобы она меня избила.
Можно назвать это стокгольмским синдромом, да хоть копенгагенским, какой толк от классификаций и ярлыков? Я мечтал любить ее днями и ночами, из года в год, до боли, до изнеможения, да самой смерти. Просыпаясь среди ночи после очередного наваждения, вымотанный и неудовлетворенный, я чувствовал, что в этой войне никогда не смогу победить.