Обрушить своё возмущение и задать резонный вопрос «какого чёрта?..» было не на кого, некому — вплоть до сегодняшнего дня я не видела ни Рамиреса, ни Энтони. Они всё время отсутствовали по каким-то неизвестным мне вопросам; я же, кое-как смирившись с дорогостоящей и крайне мрачной экспозицией в рабочей обстановке, продолжила копаться в вещественных доказательствах для иска.
Не лицезреть Рамиреса было очень кстати — несколько дней с глаз долой, думаю, сказались на мне благотворно, но вот сейчас, в полумраке кухни-гостиной, когда я вспомнила о нём, пару ключевых и отягощающих мыслей снова зажужжали, как разворошенный улей.
Тема смерти моего отца больше не поднималась, но теперь мне постоянно приходится гадать, какого рода сотрудничество было между ними.
Некий злопыхатель, чьи отношения с Рамиресом испортились до отъезда в Испанию, никак не даёт о себе знать, и я понятия не имею, в каком положении сейчас фигуры на доске.
Чёртов непростой иск, в котором я успела собрать пазл за пазлом факты, чтобы компания получила лишь штраф, и ещё даже не добралась до того, как выкрутиться от выплаты репутационного ущерба «Эксону», давил на плечи бетонными блоками. И ничего, абсолютно ничего нового о «Сомбре» и самом Альваро.
Вот они, мои скудные выводы к текущему часу…
На мгновение в голове противным тараканом пробегает ещё одно предположение: «А не дать ли суду и прокурору посадить Рамиреса на пять лет и тем самым освободиться от его гнета?», но я почти сразу тяжело вздыхаю, понимая, насколько это плохая идея — он выйдет из тюрьмы и найдёт меня даже на Нептуне, куда я, правда, навряд ли доберусь, полностью перекроив лицо и документы. Да и в конце концов, нужно быть откровенной хотя бы с собой — сейчас, в данный момент времени, наше своеобразное общение и гнетом-то назовёшь с натяжкой.
Разум пускается просто в какой-то неконтролируемый пляс, словно кто-то одновременно нажал на все кнопки бортового компьютера и вышел из диспетчерской, оставив всё на волю вселенной: я снова и снова лихорадочно прокручиваю раздумья об Альваро и той выставке. Воскрешаю каждый его взгляд, жест и слово и не могу дать объективную оценку ни себе, ни ему.
Не прощупываются мотивы, не проясняются причины…
Нельзя с уверенностью сказать, что тот вязкий страх, возникший при встрече на кладбище, а после — на складе, и насыщенно-первородная ненависть больше не захватывают каждую клетку и не имеют для меня значения. Имеют. Но всё последующее поведение Рамиреса и мои ответные реакции вносят смуту, и я, кажется, окончательно даю засосать себя в эту трясину вопросов-без-ответов и непонимания.