Он резко поднялся надо мной, а потом протянул ладонь. Я с трудом поднялась, опираясь на предложенную руку, но смотреть на него желания как-то не было. Совсем не было. Хотелось отползти за круг и полежать в сторонке. Чтобы глаза закрыты и красных разъяренных морд с орлиными носами ближе пятидесяти шагов ни одной.
Но мне не дали.
- Адептка Канпе! – вот прямо так.
Не как-нибудь спокойно, умиротворённо, а вот так «Адептка! Канпе!».
Будто он перед строем стоит. А в строю сплошь негодные боевики, провалившие задание, а самый главный провальный боевик – это я, адептка Канпе. Поэтому вот так сурово и грозно, что мурашки по коже: «Адептка! Канпе!», и тело само поднимается на ноги, и глаза открываются тоже сами. Открываются, чтобы глянуть прямо и преданно, спина прямая, подтянутая, руки по швам, чтобы вам, мастер, немилосердные боги даровали по ночам только кошмары!
- Почему вы не используете магию, адептка?!
Он схватил меня за руку, повертел, резко отпустил и уперся мне в лицо своим взглядом. А взгляд такой суровый, тяжелый.
- Ваша печать уже стёрлась.
Да что ж вы, мастер, делаете с несчастной испуганной мной? И вопросы такие странные. Неужели непонятно? Не настолько же вы глупы, уважаемый?
- Плохо владею, - сказала и добавила придури во взгляд.
Это всегда помогало.
Помогло и в этот раз – Хараевский отодвинулся от меня подальше. А то прямо чувствовала его дыхание на своей щеке, про запах его пота вообще молчу. От меня, конечно, тоже несло и ни чуть не лучше. А я стесняюсь, между прочим. И у него взгляд сразу стал такой немного понимающий, но больше – издевательский.
- А, - протянул он саркастически, - домашнее образование!
Я опустила глаза в пол, но подбородок вздёрнула, а губа будто сама собой закусилась. И всё же ответила:
- Оно самое, мастер.
Он отступил на шаг, стал в свою любимую позу - сложил на груди руки - и уставился на меня.
Я надеялась, очень-очень надеялась, что он сейчас покажет мне пальцем на дверь. Ну, или хотя бы скажет, что временно отстраняет меня от занятий. На то самое время, пока не я овладею магией в достаточной мере. И даже тонкая струйка радости запахом весенних цветов начала пробираться ко мне в душу.
Но, приподняв на мгновенье веки, я увидела вовсе не молчаливое негодование. Нет, какое там негодование? Там было удовлетворение. И не просто удовлетворение, а глубокое у-до-влет-во-ре-ни-е. Глубочайшее просто! Будто я ему подарок сделала. И вот прямо почувствовала, что всё, они пришли, явились по мою душу… Большие такие, очень-очень крупные. Неприятности.