Он напрягся, уже злясь на этого неизвестного Посланника.
— Ну да. И что?
— То, что я не прощу себя, если они навредят… если ты навредишь им. — Мог ли он простить себя за то, что опустился так низко и поцеловал Фокс, убийцу? А просто поцеловал, а жаждал этого. Пора прекратить это безумие. Он высвободился из ее объятий и отстранился. — Если голодна, там есть еда. — Бьорн встал и указал на маленький столик, заставленный тарелками. — Пожалуйста, поешь.
— Зачем? Еда отравлена?
«Она считает, что я исцелил ее и поцеловал в тот же день, в который запланировал убить?»
«А это не так?»
Ответ его поразил, и сильно. Нет. Он не станет. Сегодня не тронет и волоска на ее голове. Возможно, даже завтра.
В его груди расцвело облегчение, Бьорн подошел к шкафу, его стояк подпрыгивал при каждом шаге, почти указывая на нее. Он раздраженно стиснул зубы и натянул мантию. И он не станет снова целовать Фокс.
— Мои друзья выпороли тебя, и мне жаль, что ты так страдала, Фокс. Этого не должно было случиться.
— О, Понятно. — Нахмурившись, она села и опустила голову. Темные волосы упали на лицо. — Значит, банкет — это примирительный подарок?
Под его глазом дернулся мускул. Он продолжил, не обратив внимания на вопрос.
— Поцелуй тоже не должен был случиться. Я выбрал хранить целибат.
— Что?! — Она смотрела на него мгновение, только мгновение, широко раскрыв глаза. — Ты только что сказал целибат?
— Да, примерно год.
— Я соблюдаю пять… сотен лет, восемь месяцев и шесть дней, но кто считает?
Теперь, его глаза расширились.
— Фокс Наказывающая не занималась сексом больше пяти веков?
— Ну, у меня были проблемы с доверием задолго до Недоверия, — сказала она, защищаясь.
«Я в шоке».
— Ты решила прервать свое сексуальное воздержание со мной, мужчиной, которому поручено твое убийство? Почему?
«Неужели мы похожи больше, чем я думал?»
«И что же, по-моему, я делаю? Играть с искушением не мудро. Прекрати!»
— Нет, не говори, — сказал он сразу же. — Я не могу изменить наше прошлое, но могу изменить то, что случится в будущем. Мы не станем целоваться снова.
Фокс вскинула голову. От унижения и уныния на щеках появился румянец.
Его грудь сжалась с большей силой. Так сильно, что мог поклясться, будто у него треснуло несколько ребер. Отказ ранил ее не меньше, чем порка. Бьорн едва не упал на колени, чтобы извиниться.
«Дурак! Это трюк, только трюк». Он сжал кулаки. Ей следовало волноваться о его мнении, чтобы наплевать на его отказ. Она этого не сделала. Не могла.
А если сделает? Вдруг ее чувства к нему такие же сложные, как и его чувства к ней?