Не может быть?! Ничего себе у маман фамильяр! Нет, круто, наверное, иметь такого боевого друга, но… мне бы кого-то попроще.
— А вы, наверное, сын Ратиборских?
— Да, я Егор Ратиборский, — представившись, он немного поклонился.
Мама еще немного побеседовала с парнем, игнорируя мой насупленный вид, и внезапно предложила:
— Егор, может, зайдете к нам на чай?
Тот покосился на меня и благоразумно отказался, скрываясь за калиткой, ведущей к его дому.
— А у мальчика хорошо развито чувство самосохранения, — раздалось задумчивое от Шебы.
— Вряд ли это ему теперь поможет, — хмыкнула в ответ мама.
Я только скривилась и развернулась, чтобы поговорить с другим поганцем. Однако оказалось, что к этому моменту Чихуака вместе с его машиной и след простыл — на их месте остались только наши чемоданы и мой рюкзак со скейтом. Оставалось только бессильно топнуть ногой и... улыбнуться. Забавный все-таки гоблин, этот Чихуак. И, чувствую, в академии это имя уже очень скоро станет нарицательным.
***
Я сидела за большим накрытым самыми разными яствами столом и пыталась отдышаться после переедания. Хотя попробовала далеко не все, что для нас приготовила домовушка Фрося. Это милое создание так радовалось возвращению хозяйки, что приготовило еды как на целую роту солдат! И с таким энтузиазмом продолжала подкладывать нам в тарелки все новые вкусности, что я не выдержала и взмолилась:
— Спасибо, Фрося, но в меня больше не влезет!
— Маленькая хозяйка, но вы ведь столько всего еще не попробовали! — искренне расстроившись, сетовала она своим непередаваемым голоском, больше похожим на детский или тот голос, что получается, если вдохнуть из шарика немного гелия.
И такая она была умильная в этот момент, что если бы не тотальная усталость, которая навалилась как-то очень резко, я бы ее точно затискала, а так просто погладила по руке, а потом и по волосам, которые больше напоминали солому:
— Я обязательно все попробую, но в другой раз, Фросечка.
Та шмыгнула носиком-пуговкой:
— Ну прямо как в детстве! Только ты меня тогда Фьесеськой называла, — домовушка промокнула глаза передничком. — Ты тогда такой миленькой была, играть любила, наряжала нас с Шебой в платочки и пела на горшке песенки.
— Ну… — растерялась я — эти подробности моего детства в памяти как-то не отложились. — Я и сейчас могу вас нарядить и песенки попеть. Без горшка, разумеется, — покосилась я на фыркнувшую Шебу, лежавшую рядом с мамой.
Хотя сейчас, пожалуй, я бы наряжать маминого фамильяра, которая оказалась самой настоящей мантикорой, не рискнула.