Я то ещё зрелище. День за днем мое тело восстанавливается после множества ран, нанесенных Джейком... но я еще далека от исцеления. Болезненно бледные призраки моих синяков все еще остаются, множество тревожных цветов, которые упрямо не исчезают, сколько бы мази я на них ни накладывала. Ребра яростно протестуют всякий раз, когда я кашляю, чихаю или дышу слишком глубоко. Я не могу смеяться без того, чтобы не согнуться пополам и не стиснуть зубы, пытаясь справиться с болью. Не то чтобы мне приходилось делать это всю прошлую неделю, конечно. Не над чем было смеяться.
Я встряхиваю платье в своих руках, влезаю в ткань и натягиваю ее на себя, стремясь скрыть все следы и пятна, которые все еще портят мою кожу. Если я их не вижу, то могу притвориться, что их там нет. Если я могу притвориться, что их там нет, тогда могу притвориться, что ничего этого никогда не было…
— Ты точно не хочешь, чтобы я пошел с тобой?
— Господи Иисусе! — Испугано прижимаю ладонь к груди, привалившись к комоду. — Папа! Перестань подкрадываться! У меня от тебя будет сердечный приступ.
Отец стоит в дверях, одетый в строгую черную рубашку на пуговицах и отглаженные брюки от костюма. Тонкий черный галстук, завязанный узлом вокруг его горла, выглядит так, будто он пытается задушить его. Папа никогда не был загорелым, но его щеки обычно имеют немного больше цвета, чем сейчас. У его ног сидит Ниппер, его черная шерсть жесткая и потрёпанная, темные глаза печальны. Он тихо скулит, когда встает и хромает через мою комнату, слегка лизнув мою ногу своим шершавым розовым языком. Как и я, он восстанавливается после тяжелого испытания с Джейком, но, вероятно, будет носить шрамы от ран до конца своей жизни.
— Я пел «Алабама — милый дом» всю дорогу вверх по лестнице, чтобы ты знала, что я иду. Ты была в своем собственном маленьком мирке, — говорит папа.
Господи. Бедный. Он мог бы дуть в тубу и стучать в барабан, когда приближался к моей комнате, и я, вероятно, не услышала бы его. В последнее время реальность все чаще ускользает от меня.
— Не думаю, что это правильно, что вы двое направляетесь туда сами. Думаю, что должен пойти с тобой, — говорит папа, прислоняясь к дверному косяку.
Похоже, сегодня утром он оделся соответствующим образом, на всякий случай.
Я хмыкаю себе под нос, пытаясь улыбнуться, но безуспешно. Отражаясь в зеркале, мое лицо выглядит комично искаженным. Если это лучшее, что я могу сделать, чтобы изобразить простую улыбку, тогда мне никогда не светит актерская карьера.
— Оставайся здесь, папа. Немного поработай. Жаль, что ты уже несколько недель не можешь продвинуться в работе над книгой.