— Почему?
— Потому что боюсь, что, если признаюсь ей в любви, она мне не поверит и не захочет дать шанса остаться рядом с ней. Потому что смотрю в ее глаза и вижу, что она готова решить за двоих, а потом убеждать себя, что сделала это во благо. В мое благо, как она его понимает. Потому что и до этого дня я чувствовал ее глубоко запрятанный страх, хоть и не знал его источника. А теперь я не в силах срочно подобрать нужные слова, чтобы доказать ей, что она сама по себе великая драгоценность. И что ей вовсе не обязательно строить дома, сажать сады и рожать детей, чтобы быть любимой и желанной.
— Нам пора. Я вижу, что Евгений Борисович уже подъехал, — ускользает Лиза от продолжения разговора.
В квартире Анфисы уже пахнет по-другому. Не ею. Не ее обожаемыми Клима Винтаж. Не ее ненавистным корвалолом. Прошло всего три дня, а в этом, столь любимом мною ранее доме, воцарил дух запустения. Изящные сиреневые тапочки на каблучке валяются посреди коридора, небрежно отодвинутые чужой равнодушной ногой. Я спускаю с рук пса и аккуратно кладу их на обувную полочку. Принц, нетерпеливо перебирая лапками, судорожно нюхает воздух и рвется в спальню, пока я снимаю с него зимний комбинезончик.
Освободившись от одежды, тойчик с тихим поскуливанием несется в спальню и с разбега запрыгивает на кровать. В отличие от меня, он все еще чувствует родной запах и с блаженством плюхается на подушку Анфисы, катаясь по ней и потираясь спиной, будто в попытке насытиться, измазаться с головы до ног ароматом хозяйки.
— Мерзкое животное! Пойди прочь с кровати! Анфиса совсем с ума сошла, раз позволяла грязной псине валяться на кровати. Теперь эту подушку только выбросить! — Тут как тут нарисовывается в дверях Оксана. Она смотрит на Принца с такой явной неприязнью, что тут и гадать не надо — пса ждут очень непростые времена.
— Господа, давайте пройдем в гостиную. Нам многое надо обсудить, — приглашает всех Евгений Борисович.
Я едва успеваю проскочить первой и попросить первого входящего задержаться на минутку. Приседаю и аккуратно скатываю ковер. Ни один из посетителей не разулся. И да, можно было бы махнуть рукой, мол все равно на улице снег и подошвы максимум мокрые. Но у меня сердце заходится при мысли о том, что по этому шелковому ворсу нежного цвета, который так любила Анфиса, будут топтаться в уличной обуви.
— Я еще раз хочу подчеркнуть, что все излагаемое мною является волей госпожи Светлозерской, оформленной в соответствии с необходимыми процедурами. Поэтому любые домыслы о том, что мои слова являются попыткой махинации и аферы, оставляйте при себе. Не оскорбляйте память нашей Анфисы.