- Мои дети нарушили договор. Они будут наказаны. Тебя это удовлетворит?
Седой говорил медленно и тяжело. Словно ронял в пустоту камни. Алекс чуть склонил голову:
- Эрнест, я не в обиде на тебя. И не буду предъявлять никаких требований. – Из массивной фигуры седого на глазах уходило напряжение. – Но молодняк нужно воспитывать. Иначе они долго не проживут. А твоему старшенькому очень хочется промыть рот с мылом. В приличном обществе такие выражения не употребляют.
Рычащий, имени которого я так и не узнала, отчетливо прошипел:
- С***!
Алекс весело хмыкнул. Мол, я же говорил! Седой вперил в сына гневный взгляд:
- Я тебя услышал, вампир. И с прискорбием вынужден согласиться, ты прав. Я рад, что у тебя нет претензий. И что мы друг друга понимаем. На этом вынужден попрощаться и тебя покинуть. Пойду, займусь воспитанием молодняка.
В последней фразе прозвучало такое недвусмысленное осуждение и обещание, что я даже поежилась. Парни влипли.
Когда седой оторвал наконец от нас с Алексом взгляд, мне стало легче дышать. Взгляд Эрнеста казалось, обладал немалым материальным весом. И давил, лишая воли, бетонной плитой.
Первым ушел старшенький. Напоследок злобно зыркнув в мою сторону. Будто обещая, что мы еще встретимся. И эта встреча мне вряд ли понравится. Потом поднялся с колена и ушел следом второй. Глеб, все еще сохранявший звериную форму, жалобно заскулил и лизнул отцовский ботинок. Словно просил прощения. Но ему коротко указали в том направлении, куда ушли его компаньоны. Последним уходил седой Эрнест, на прощание коротко кивнув Алексу. Алекс склонил голову в ответ. И только когда старый волк исчез в темноте ночи, вампир повернулся ко мне.
Я едва не ахнула. Алекс словно состарился на пару десятков лет. Вокруг глаз тени и морщины. Глубокие складки на лбу. Взгляд потухший. На сердце защемило от жалости. Ведь в машине Алекс выглядел отлично. Не знаю, что с ним произошло, или что он делал. Но виновата в этом я. До безумия остро захотелось если не помочь, то хотя бы утешить. Поддержать. До безумия остро захотелось если не помочь, то хотя бы утешить. Поддержать. Остро захотелось заорать: «Я виновата! Прости!» Но я промолчала. И так вечно все порчу. Только моя рука сама по себе, прежде, чем я успела осмыслить, что делаю, нашла его ладонь. И сжала.
Кожа Алекса была холодной. Не как лед. Не как у покойника. Но как у очень замерзшего человека. Я поднесла его ладонь к своим губам и осторожно дохнула, стремясь поделиться своим теплом. Раз. Другой. Даже у самой голова почему-то закружилась. Откуда-то появился уже знакомый запах пряностей и меда. Окружил и закружил, дурманя разум. Мне показалось, что это его кожа источает такой аромат. Наверное, она и на вкус такая же. И я коснулась этой манящей кожи губами.