Утром выясняется, что ко мне присоединятся почти все.
Сажусь во внедорожник на заднее сиденье к Эрике. Игорь свободно разместился впереди на пассажирском кресле, Федор за рулем. Все бодрые, как будто каждое воскресенье с самого утра на ногах. Что это: так сильно прониклись моей идеей? Думаю, нет; просто приближается важный для каждого из нас второй раз.
Эрика, как всегда, основательно подготовилась к выходу на люди — на ней строгое темное платье ниже колен, полупрозрачный белый шарф на плечах, черные ажурные перчатки. Волосы подобраны в высокой пышной прическе; аромат духов едва уловим. Честно говоря, темный цвет заметно прибавляет ей возраст, подчеркивая трагические круги вокруг глаз.
Игорь в джемпере и свободных брюках, вальяжный и беспечный на вид. Федор с непроницаемым лицом, как в маске, и в одном из своих строгих костюмов. Мне кажется, что кроме как в костюме и с обнаженным торсом, больше ни в каком виде он передо мной еще не появлялся.
— Папа заявил, что он лютеранин, — опережая мой вопрос, сказала хозяйка.
Подъезжаем к незнакомому мне храму на окраине. Надеваю платок — так принято. Заходим внутрь почти как две пары. Эрика висит на Игоре, как обычно. Федор явно держит дистанцию со мной, но далеко не отходит. В церкви он, правда, смотрится диковато в своей стойке готового на все Терминатора. Наверняка у него и пистолет с собой — вон как локти разведены. А вот я в скромном платочке здесь белой вороной не выгляжу.
Мы слегка опоздали к началу. Замечательно поет мужской хор. Храм довольно большой, народу много, священников несколько. Пока один ведет службу, двое исповедуют.
Выбираю священника постарше, с добрыми глазами, к которому очередь подлиннее. У меня не совсем исповедь. Я просто гружу батюшку своими обстоятельствами — мне, по большому счету, посоветоваться особо не с кем или нельзя. На душе тяжело. А здесь можно доверить тайное. Говорю:
— Родила дочку без венчания, рассталась с ее отцом. Теперь люблю другого, чужого мужа, чтобы родить ему ребенка и уйти.
Стараюсь быть честной. Спрашивает — поясняю. Думаю, ругать будет. Переживаю и содрогаюсь заранее. Наконец, он говорит:
— Ты детей любишь?
— Да.
— А мужа?
Я беспокоюсь, что священник меня недопонял или все пропустил мимо ушей — нет у меня мужа сейчас, и по церковным правилам никогда не было.
— Дети — это хорошо. Кто тебя и твоих детей любит, того и ты люби. Никого не обижай, не завидуй, а только молись. Проси — и обрящешь. Все в Его воле.
И руку мне на голову кладет, как маленькой.
Что он такое сказал?! Отхожу от батюшки в слезах, стою в углу, пытаюсь повторять «Отче наш», чтобы успокоиться. Покупаю и ставлю свечи всем близким на здоровье, куда мне подсказывают. Простите меня все, — повторяю, как в последний день жизни.