В ушах звенит, дым стелется над поляной.
Антон разламывает ружье, вытаскивая гильзы. Курясь дымом, они падают к ногам.
— Ну вот, елочки точеные, — Виктор Терентич быстро перезаряжает и громко захлопывает затвор.
Отец, улыбаясь и щурясь сквозь пенсне, вытаскивает ножом плотно засевшую гильзу.
Вдруг собаки поднимают черныша чуть поодаль, ближе к березняку.
Он летит низом, сочно хлопая тяжелыми крыльями, сверкая на солнце иссиня-черной лирой.
Антон вскидывает ружье, чувствуя, что не видит ничего, кроме этих огромных крыльев, и стреляет.
Гремит его дуплет, слева вторит зауэр Пастухова, но черныш невредимо летит и исчезает в молодых березках.
Отец смеется, вталкивая патроны в гнезда. Виктор Терентич качает головой:
— Да… это вам не мозги пластать…
И тут же кричит на Мальву:
— Какого дьявола без стойки! Ну я тебе задам, собака ты эдакая!
Мальва обиженно машет хвостом.
— Витюш, это Дик сбаламутил, — поправляет пенсне отец, отправляясь на поиски сбитого черныша.
— Такого красавца стравили, — сетует Пастухов и с треском влезает в куст, нагибается над тетеркой.
Антон бежит к своему. Возле тетеревенка вертится Дик, возбужденно обнюхивая его.
— Тубо! — слишком строго прикрикивает возбужденный Антон и Дик отходит, часто дыша, вываливает изо рта розовый язык.
Антон поднимает свой трофей. Птица кажется маленькой по сравнению с той, что была в воздухе. Теплое тельце еще содрогается в последних конвульсиях, перебитая лапка нелепо топорщится, на конце клюва и на голове проступает кровь.
Антон кладет тетеревенка в ягдташ, перезаряжает и направляется к отцу смотреть черныша. Тот еще жив и вяло пошевеливает крыльями в отцовских руках.
Отец прикалывает его ножом через клюв, опускает головой вниз и несет за ноги, широко шагая, придерживая другой рукой ремень висящего на плече ружья.
Пастухов тем временем, стоя в середине куста, встряхивает перед собой тетерку:
— Толстуха-то однако… Смотри, Николай!
— Старка, — кивает головой отец и вопросительно смотрит на Антона. — Ну как, срезал?
— А как же, — нарочито небрежно отвечает Антон, поворачиваясь боком и показывая оттянутый ягдташ.
— Молодцом, — отец кивает, глаза его смотрят тепло и весело, — по чернышу поторопился, наверно?
— Да нет, низко взял, — отговаривается Антон и вешает на плечо ружье, кажущееся ему сейчас легче ореховой палки…
«Да. Все это было… было…»
Солнце давно уже скрылось за укутанным облаками горизонтом, прохладный ветер стих и не теребил больше Антоновы волосы.
Ровный вечерний свет распространился по саду. Казалось, он проистекал от этого белого беспредельного неба, что так свободно и легко висело над увядающими растениями и неподвижно сидящим человеком. Антон наполнил бокал, поднял, коснулся губами холодного темного края.