Грызун был личный, принесённый на борт ни сколько в научных целях, сколько являясь единственной слабостью Юсфена. Хотя официально свинка считалась частью научного оборудования и являлась объектом эксперимента по наблюдению за живым организмом в недружелюбной среде корабля. Но если её хозяин что-то необычное и фиксировал, то для открытия века эти данные никак не годились. Свинка продолжала есть, гадить и бегать в своём колесе, не обращая внимания ни на искусственное освещение, ни на отсутствие магнитных полей планеты, оставаясь единственным членом экипажа, которому Стиворт не урезал довольствие.
— Да, — отступая в сторону и давая пройти профессору, отозвался Фредрик.
— Ну-ну, ну-ну… — улыбнулся тот. Как показалось капитану — несколько сочувственно. — Сегодня Небесный мир выдаёт особенно интересные рулады.
— То есть…? — поспешил обрадоваться Лайтнед.
— Нет, сигнал мы не поймали, — покачал головой старик. — Во всяком случае, чёткий. Но какофония необыкновенная. Знаете, Фредрик, иногда мне кажется, в этом-то и есть смысл. Мы просто глухи, не способны услышать всё целиком. Всю мелодию оркестра, воспринимая лишь удары барабанов. Тут-тут, бам-бам! Пытаемся вычислить ритм, отрезать его от основной темы произведения. Простите… В молодости я любил театр, не пропускал ни одной новой постановки. Стариковские бредни.
— Отчего же, — не согласился капитан. — Мой опыт позволяет судить, что обыкновенно так оно и есть. Мы пытаемся угнаться за чем-то незначительным, тогда как главная драгоценность остаётся для нас по глупости недосягаемой.
— Ваш опыт? — снова улыбнулся Юсфен. На этот раз — снисходительно.
Когда-то, давным-давно, Фредрик обижался на подобные улыбки. Но сейчас ему было не до мелочных выяснений отношений. Он слишком много задолжал, чтобы выписывать кому-то счета.
Почтительно поклонившись старику, командир нырнул в гудящее нутро УЗЭ-отсека. Огромное помещение было забито разнообразной аппаратурой, так что места в нём осталось ровно для небольшого столика и пары стульев, между которыми лавировали двое помощников главного инженера. Сам он занимал третий стул, пытаясь одновременно слушать происходящее внутри корабля и трескотню космоса, доносящуюся из наушника. При появлении Лайтнеда инженер лишь моргнул двумя глазами и жестом попросил подойти поближе.
— Ну что, Густас? Профессор сказал, что сегодня в небесных сферах необыкновенное оживление, так?
— Сами послушайте, — усмехнулся молодой специалист. — Болтает, словно старая сплетница.
Когда он всходил на борт «Элоизы», Леону Густасу только исполнилось двадцать восемь. Однако Лайтнеду было плевать на какие-то там цифры в документах. Всё тот же опыт, над которым посмеялся старик-физик, подсказывал ему, что в большинстве случаев они так и остаются лишь ничего не значащими закорючками. И только личная беседа способна выявить настоящие достоинства и скрытые недостатки кандидата, а потому Лайтнед настоял на дополнительном этапе отбора на все ключевые посты. Едва Густас вошёл в его кабинет, решение было принято. Ещё ни у кого капитан не видел такой ясности во взгляде и такого спокойствия: ни равнодушного, ни отдающего самоуверенностью, но спокойствия человека, любящего свою профессию и хорошо понимающего смысл предстоящей работы.