А на экране Брандо нес голую Шнайдер на плече, сажал в раковину, рычал и дурачился.
«Зрение, разрывающее оковы нашего пространства, различает вдали, за сферою российской метакультуры, небесные страны других метакультур, такие же лучезарные, исполненные неповторимого своеобразия. Подготовка в любви и взаимопонимании к творению небесной страны всечеловечества, священной Аримойи, – вот узы, связующие ныне синклиты и грады метакультур. Аримойя лишь недавно начата творением в четырехмерных мирах, а ее историческое отображение на земле будет символом и целью наступающего столетия. Для этого и совершилось низлияние сил Приснодевы-Матери из транскосмических сфер в высшие слои Шаданакара – сил, сосредоточившихся в одной божественной монаде, для этого и созидается в Небесной России небывалый храм, чтобы принять в него Ту, Чье рождение в четырехмерных мирах есть цель и смысл грядущего брака Российского Демиурга и Соборной Души. Исторически же, через осуществление этого великого Женственного Духа в Розе Мира начнется преобразование государственности всех народов в братство всех. В этом Российскому Синклиту помогают и будут помогать синклиты метакультур, а Синклит Мира примет от них и продолжит их труд, чтобы завершить его всемирным богочеловечеством».
Марина закрыла книгу, встала и пошла к выходу.
– Мариш, ты куда? – Стасик взял ее за руку, но она освободилась.
– Мне пора…
– Куда пора? Щас чайку попьем, я за краской съезжу. Потом все трахнемся.
Не отвечая и не оборачиваясь, Марина прошла в коридор.
– Эй, погоди… – Говно приподнялся с пола вразвалку двинулся за ней.
Проворный Стасик, опередив его, снова взял Марину за бледную безвольную руку:
– Ну что с тобой, девочка моя? Давай расслабимся, потремся телами.
– Мне пора. Дай мой плащ…
Говно отстранил Стасика:
– Я обслужу, Стас. Дай нам договориться.
– А чего ты?
– Ничего. Дай мне с девушкой поговорить.
– Пожалуйста, – Стасик по-мусульмански прижал худые руки к груди, – Мариночка, жаль что ты нас бросаешь. Заходи в любое время дня и ночи. Не отвечая, Марина запахнула плащ, открыла дверь и пошла вниз по широкой лестнице с модерновыми перилами.
Говно шел следом.
Когда дверь с грохотом захлопнулась, он обнял Марину за плечи:
– Погоди… давай здесь.
Его бледное лицо с пьяными глазами и красной надписью на лбу надвинулось, горячие губы ткнулись в Маринины.
Отведя назад руку, Марина ударила его с такой силой, что он упал на ступени, а звук оплеухи долго стоял в просторном подъезде.
Окончательно проснулась Марина только во вторник: на часах было без пяти двенадцать, возле батареи посверкивали осколки долетевшей-таки бутылки, одеяло сползло на пол. Голова слегка болела, во рту было противно и сухо.