Да уж. Всем уликам улика. Глянут один разок — и сразу вычислят наши с Корфом шпионские игры. И тогда у меня точно будет отсюда одна дорога — в “двухсотом”.
— Михаил!
Я вышел из оцепенения только тогда, когда Сперанский смачно шлепнул меня по щекам.
— Миша! — повторял он. — Что с тобой? Ты здоров?
— Физически или душевно? — усмехнулся я, хотя сейчас было точно не до смеху.
Коля оглянулся по сторонам, чертыхнулся себе под нос и начал водить руками вдоль моего тела — диагностировал, наплевав на ограничения. Впрочем, гайки закручивали в основном по части применения боевых заклинаний. Лекарям все же дозволялось немного подколдовывать.
— Вроде здоров, — задумчиво протянул Сперанский и отступил на шаг. — Но на тебе лица нет. Что стряслось?
Как бы так тебе ответить, дружище, чтоб стало понятнее? Я в жопе? Мне кабздец?
Вместо этого я поднял глаза на лекаря.
— Да все об Афанасьеве думаю. С Денисовым сегодня столкнулся, он все задается вопросом, как Гриша вообще оказался в компании Меншикова.
Сперанский налил стакан воды и уселся на свою кровать.
— Мне это тоже показалось странным, — признался он. — Но он вообще иногда странновато себя вел.
— Разве? — удивился я. — По-моему, наоборот, всегда был бодр и весел. Болтал без умолку, всякие дурацкие идеи предлагал. Самый нормальный студент из нашей комнаты.
Коля рассеянно крутил полупустой стакан в руках.
— Не знаю… Может это просто я напридумывал…
— Давай-ка с этого места поподробнее, — попросил я.
— А смысл? Гришу не вернешь. Даже нам не дано воскрешать людей.
Сперанский все это время держался молодцом. Даже слишком — хранил полную невозмутимость и делал вид, что случившаяся трагедия его не заботила. Мне даже сперва подумалось, что ему не только подтерли память, но и над эмоциями поработали. Либо что это был побочный эффект от ментального вмешательства.
Но нет, Коля все-таки переживал. Просто слишком глубоко закопал эмоции. С одной стороны, такой подход я уважал — не пристало мужчине истерить. Но Сперанский уж слишком закрылся. А традиционного русского средства психотерапии — бутылки водки и баночки огурчиков — у меня под рукой не было.
И все же следовало как-то помочь парню. Правда, из меня был тот еще психолог.
— Коль, ты-то уж точно не виноват, — осторожно сказал я. — Ты ничего не мог сделать. Сомневаюсь, что там вообще можно было помочь. Рассказывали, что там так шарахнуло, что… Все мгновенно случилось.
— Да знаю, — отозвался лекарь. — Но от этого как-то не легче.
— Оно и не должно быть легче. Твой друг погиб.
Друг, который сдал всех нас с потрохами последователям непонятного общества. Может и хорошо, что Сперанский этого не помнил.