, жесткие и розовые. Ее блестящие груди вздрагивали от толчков. Она застонала и затрясла головой, сомкнув лодыжки позади широкой, конической спины.
Возможно, стремление было заразительно. Некогда какофоническая толпа словно перенеслась в помещение, полное застывших, уставившихся лиц и немигающих глаз. В давящей тишине все внимание толпы сосредоточилось на освещенной сцене. Смит почувствовал дрожь. Была ли правдивой эта одноактная пьеса соития, в виде захватывающего спорта? Человеческие тела, представленные для совместного использования, акт любви, испорченный до пародии. Или, возможно, это были его заблуждения. Кроме того, каждую ночь забито до отказа, рассказывала ему Лиза. Может быть, идеалы Смита хранились непризнанными влечениями, погребенными в его сознании. Если нет, то почему он не ушел? Это было то же самое ощущение, что он чувствовал перед входом: плавильный котел отвращения и возбуждения. Все здесь было противоположным, отрицательные полюса вынуждены были соприкоснуться.
Лиза, казалось, была близка к судорогам, когда Конидло вынул ее из упряжи. Он положил ее на пол и оседлал, сел прямо на ее живот. Влажный член, направленный вверх, пульсировал. Лиза смотрела на него, будто это было нечто большее, чем хер, будто это была икона невероятной сложности, истукан культа плоти. Она схватила его обеими руками и начала надрачивать, сначала медленно, а затем в полную силу. Ухмылка Конидла была словно вырезанная ножом в глине. Его ягодицы сжались, чтобы не сбить "кончун". Длинные брызги его спермы выплеснулись в летящие линии, образовывающие в воздухе хаотические символы, загадочные сообщения или даже эпитафии. Они приземлились на груди и лицо Лизы как раз тогда, когда она выдоила последнюю каплю. Последний штрих никого не удивил; Конидло наклонился и слизал все это.
После этого, желудок Смита заполнила большая пустота. Толпа снова ревела, стоя в безумной овации. На фоне дождя аплодисментов, Лиза и Конидло встали, их обнаженные тела блестели под прожекторами. Они вышли на край сцены, обменялись улыбками и поклонились зрителям.
Акт был закончен. Не обращая внимания ни на что, Смит начал курить и много пить. Он чувствовал себя обреченным глазеть назад, внутрь своих собственных мыслей. Последовали следующие акты, вариации одних и тех же пересечений матриц из плоти и биполярности. Больше тел для использования. Больше секса, как зрелища. "Наковальня" гремела после каждого выступления, в то время как отчаяние Смита опустилось до самых низких слоев. Некоторое время спустя, позади него промелькнула тень. Он был ошеломлен и пьян. Только след от аромата чистых волос и мыла заставил его обернуться.