Жиль Делёз и Феликс Гваттари. Перекрестная биография (Досс) - страница 419
Говоря об отношении Делёза к искусству, Анн Сованьярг проводит различие между тремя периодами, из которых первый соответствовал привилегии литературного выражения, второй (определявшийся встречей Делёза с Гваттари), – прагматическому повороту к политическому аспекту художественного творчества, а третий, уже после «Тысячи плато», – разработке общей семиотики художественного творчества, опосредованной образом и исследованием кино. И хотя можно и вправду более или менее убедительно выделить акценты на разные художественные формы, цель, четко заявленная уже в «Различии и повторении», сохраняется на протяжении всего творческого пути Делёза: схватывать образы мысли, к чему бы они ни относились – к плану говоримого или к плану видимого, в максимальной близости от них, в самом сыром виде, подчинить критику клинике и наоборот, сконцентрировать аналитический взгляд философа на самой сердцевине творческого акта в момент его реализации. Искусство, с точки зрения такого подхода, – это не просто воспроизводство реального, это и есть реальное: «Образ не представляет предположительную реальность, он сам является всей своей реальностью»[1966].
Благодаря этой концепции Делёз и Гваттари смещают основную схему лаканизма, в которой проводится различие между тремя гетерогенными уровнями, соответствующими отношению РСВ (Реальное-Символическое-Воображаемое): в этой схеме приоритет отдается уровню символического, тогда как полюса реального и воображаемого удалены друг от друга, представляясь едва ли не антитезами. Делёз и Гваттари подчеркивают, напротив, реальность воображаемого и буквальный характер высказываний как образов. Искусство радикально преобразует способность воздействовать и испытывать воздействие, «поэтому то, что мы называем искусством или литературой, состоит в симптоматологии реальных отношений, в „захвате сил“, оказывающемся клиникой»[1967]. Философия в таком случае схватывает выражение сил в формах и пытается оценить таящуюся в них способность, следуя Ницше. Спиноза позволяет Делёзу и Гваттари провести различие между двумя формами индивидуации, соответствующими двум гетерогенным линиям: долготе, которая является экстенсивной и внешней, поскольку относится к состоянию сил и знаков, и широте, которая представляет интенсивный, внутренний уровень, относящийся к аффектам. Именно это двойное отношение между долготой и широтой является конститутивным для индивидуирующей сингулярности, называемой «этостью»». Сущие не распределены по таксономическим схемам, они не занимают клеточек, отведенных разным видам, поскольку на самом деле распределяются согласно собственной интенсивности, то есть своему аффекту. Эта проблематика получает развитие в совместной работе с Гваттари в силу того, что аффекту в их работе придается новое значение, требующее расстаться с лакановскими тезисами, в которых все значение приписывается господствующему Означающему, символическому, но ни в коем случае не аффекту. Соответственно, по Делёзу, аффект – это элементарная частица живого. Так, основываясь на этологических исследованиях, в 1988 году он говорит в «Алфавите» о модусе бытия клеща, который ограничивается тремя аффектами: визуальным стимулом, который заставляет его забираться на вершину ветки, где он оказывается на свету, обонятельным стимулом, заставляющим его падать на добычу, и, наконец, тактильным возбудителем, толкающим его искать ту точку, в которой можно проникнуть под кожу: «Все это вместе – целый мир»