После пятого гудка она сбрасывает, но я звоню опять.
— Да! — рычит она в трубку.
— Я не спорю на людей, — рычу в ответ.
Понизив голос, она требует:
— Тогда чего тебе надо, а?
— Давай завтра встретимся.
— Зачем? — срывается ее голос. — Что за игры, Барков?
Я вдруг понимаю, что она нервничает. Гораздо сильнее, чем я. Господи, Оленёнок. Хватит упираться. Вот он я. Весь твой.
— Давай проведем вместе время, — настаиваю, прислушиваясь к ее дыханию. — Никаких игр.
— Зачем?!
Твою мать!
— Потому что, блин, — не выдерживаю я. — Ты девушка, я парень, дальше объяснять?
Я бы не отказался провести с ней время прямо сейчас. Как только я спустил тормоза, список моих желаний увеличивается с каждой минутой.
— Ты… хочешь провести вместе время?
— Да, хочу.
— Сильно?
— Максимально сильно, — заверяю я.
Она молчит, неровно дыша в трубку.
Смотрю перед собой. В ожидании выгибаю брови и успеваю досчитать до десяти.
— Отвали, — слышу перед тем, как ее голос сменяет серия коротких гудков.
Зараза.
Ударяю по рулю рукой, прикрыв на секунду глаза.
Я завожусь, как никогда в жизни. В крови всплески толи адреналина, толи тестостерона.
Выйдя в метель, хлопаю дверью и бегу к дому. Швыряю на полку ключи и рывком убираю в шкаф куртку. Телефон швыряю туда же, на полку. От греха подальше.
В доме тихо, как в лесу. И темно также. Из кухни в коридор просачивается мигание гирлянд, в остальном у нас будто электричество вырубило.
Сидящий за барной стойкой отец мрачно вертит в руке свой телефон, не особо заинтересованно глядя в телек, по которому повтор трансляции хоккейного матча. На нем все та же рубашка и брюки, а на стойке перед ним — бокал коньяку.
Сажусь рядом, зло забрасывая в рот оливку прямо из банки.
Я не фанат Деда Мороза, но такого унылого Нового года с рождения не припомню.
— Я такое носила? — улыбаюсь, рассматривая оглушительно — розовые ползунки с белыми пуговицами.
Глажу их пальцами и щупаю, они такие милые.
У меня будет сестра. Ребёнок. Новорождённый. Уже совсем скоро. Это так волнует. Вчера я трогала мамин живот, и он ходил ходуном, а она… плакала.
— Нет… — трогает она ползунки, — тогда такого не было.
— И что я носила? — спрашиваю весело, тыча пальцем в небесно-белые.
— Ну… — задумывается она на секунду, а потом смотрит на меня так, что у меня живот крутит, — в основном, что придётся…
— Мам, — хватаю ее за руку, поднося ту к губам. — Теперь уже не важно… — заверяю ее.
Она кивает, но только для вида. Она со мной не согласна. Но если бы она не родила меня тогда, я бы не существовала. Пусть у меня не было ползунков! У меня была ее любовь. Всегда. И у меня не было отца «мецената», а у нашей букашки есть!