– Но тайну нарушил сам Пушкин, – продолжила я, листая свою тетрадь с пометками и записями, предусмотрительно захваченную на прогулку.
Пока наш неутомимый Пальчик носился по сухой листве, нарезая круги вместе с низкорослой таксой и двумя пинчерами, мы устроились на лавочке под фонарем, продолжая беседу.
– Я выписала отрывки из письма Жуковского, – сообщила я.
– Что именно? – уточнила Вдова, не отрывая взгляда от собачьих игр.
Придерживая ладонью шелестящие на ветру страницы, я прочла:
– «…Ты поступаешь весьма неосторожно, невеликодушно и даже против меня несправедливо. Зачем ты рассказал обо всем Екатерине Андреевне и Софье Николаевне?» А в конце: «Итак требую от тебя тайны теперь и после. Сохранением этой тайны ты также обязан самому себе, ибо в этом деле и с твоей стороны есть много такого, в чем должен ты сказать: виноват!..»
– Потом было еще одно письмо Жуковского, с новым упреком, помнишь?
– Да. Сейчас найду выписку. – И я, перевернув несколько страниц, процитировала следующее. – «…делай что хочешь. Но булавочку свою беру из игры вашей, которая теперь с твоей стороны жестоко мне не нравится. А если Геккерн теперь вздумает от меня потребовать совета, то не должен ли я по совести сказать ему: остерегитесь? Я это и сделаю»…
– Вот подтверждение тому, о чем писала Софья Карамзина, называя поведение Пушкина смешным.
– Да-а-а, – печально протянула я. – И друзья не всегда были добры к поэту…
– Девочка моя, – снисходительно улыбнулась Вдова. – Ты забываешь, что все это писалось и говорилось ДО гибели Пушкина. И относятся данные замечания к Пушкину-человеку, а не к Пушкину-поэту. После дуэли о Пушкине-человеке практически забыли, ведь на пьедестал можно вознести только Гения! А гений, как мы однажды с тобой уже установили, должен быть гениальным во всем.
– «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей»… – процитировала я, мысленно вернувшись к истоку беседы. – А, кстати, нет ли в книгах портрета Дантеса с изображением его рук?
Уж очень мне хотелось узнать, пройдет ли барон тест на «руки Витковского».
– Возможно, и есть где-то, – ответила Вдова, – но мне не попадалось. А к фамильному архиву Геккеренов-Дантесов простому смертному, сама понимаешь, не подобраться.
– Жаль, – посетовала я. – Правда, пушкинских портретов того времени на галерею тоже не наберется. И руки толком мне рассмотреть не удалось. У Кипренского изображены только четыре пальца. Вот Тропинин запечатлел поэта в более домашней обстановке, растрепанного, в халате. Но кисть руки, лежащая на столике, в сжатом положении. На большом и указательном пальцах – перстни. Отчетливо виден один ноготь – изрядно отрощенный. Если судить по данному портрету, то Пушкин обладал довольно крепкими руками, а длинные ногти визуально удлиняли пальцы, что, возможно, на его взгляд, придавало им большую аристократичность и утонченность. Ну, как маникюр у дам.