«У Христа за пазухой» жилось тревожно и безрадостно. Вера быстро разглядела главную особенность Виктора – тыкать в строки нужных книг и сужать, кромсать мир под лекало своей правоты. Это делало его никудышным преподавателем – любая философская догма у него сводилась к Богу, а мужем еще более никудышным. С ним мир Веры так же сузился и свелся к одному – поиску одобрения.
Особенно тяжело было прятать себя. В первое время Вера часто смеялась над тем, над чем «благочестивая женщина не улыбнулась бы», прощала людям то, за что «они гореть должны», и плакала над тем, что «будь поумнее, презирала бы».
Но сейчас, замерев напротив темного, пыльного окна, вглядываясь в него с презираемым мужем любопытством, Вера стыда не испытывала. То чувство, которое взращивалось в ней в избытке, отступило, дожидаясь начала службы. Там, в духоте и причитаниях, следующих за неразборчивым эхом, она вновь проникнется всеобщим покаянием, которое сделает ее стыд тяжелым, но возможным для прощения.
И сегодня было так же. На службе, крестясь и кланяясь в нужное время, она мысленно вымаливала прощение за сон, и за те неосознанные мысли и желания, которые его вызвали, за жалость к вещи, которую она приравняла к страданиям человеческой души. И особенно горячо Вера молилась за то, чтобы не повторить судьбу матери. Хотя смутные воспоминания о ее образе, иногда мелькающие перед пробуждением, заставляли ее улыбаться во сне.
Домой Вера шла по другой стороне улицы, стараясь не оборачиваться на переулок, где стоял домик. Ей казалось, что он просит у нее помощи. Ей казалось, что он выпрашивает сострадание, стыд за которое оно только что отмолила. Изменив своей привычке замедлять шаг, приближаясь к дому, Вера опустила голову и пошла быстрее.
Спустя год изучения мужниной науки жить она выучила все его привычки. И сегодня, вернувшись домой, столкнулась с проявлением самой изводящей. Расхаживая широкими шагами по квартире, держа на вытянутой руке книгу, Виктор готовился к лекции.
В том, как он это делал, как менялся его голос, если она оказывалась рядом, была такая смесь желаемого превосходства и очевидной неуверенности, что Веру выворачивала от каждой секунды, наполненной этим. От каждой секунды, озвученной его голосом.
Кивнув вошедшей жене, Виктор откашлялся и заговорил вновь уже громче и выше. Вера никогда не видела, как он проводит занятия, но не сомневалась – он не был в числе любимых преподавателей у студентов.
– Как прошла служба? – спросил он, закрыв книгу и усаживаясь в свое любимое кожаное кресло. Это было исключительно его кресло, Вера никогда не садилась в него. Ей хватало одного вида пухлого, чуть розоватого тела на фоне красной кожаной обивки. Ей хватало одного представления о влажности этой обивки после его потной кожи.