Время междуцарствия (Франк) - страница 7

Сановник Та обернулся к ней; его широкое, мясистое лицо мгновенно отвердело, а в глазах замелькали недобрые искры:

– Как только у него возникнут какие-либо вопросы и предположения, разумеется. Возможно ли препятствовать тому, кто расследует дело о величайшем из мыслимых злодеяний?

Каменное лицо Нейтикерт чуть заметно дрогнуло; на мгновение Дуатентипет почудилась в нем тень какого-то тайного сомнения. Однако служительница богов безукоризненно владела собой – когда она снова заговорила, взгляд ее уже был совершенно ясным и спокойным, как прежде:

– Разумеется, нет. Я лишь хотела предложить великому советнику не руководить делопроизводством единолично – дабы никто не осмеливался обвинить после господина Та в пристрастии или в неверности вынесенного решения…

– Опасения госпожи Нейтикерт не имеют оснований, – заметив, что опальный сановник уже с трудом сдерживал свое негодование при этих словах, вмешался наследный царевич Рамсес. – Дознание будет тщательным и справедливым: я лично займусь этим делом, – прибавил он со значением, окинув всех в зале таким взглядом, что стало ясно: разговор сей был окончен.

Затем речи пошли о похоронах владыки и последних его распоряжениях относительно щедрого вклада в храм Амона: жрецы его были слишком влиятельны, чтобы отказать им напрямую или признаться в недостаточной наполненности царской казны. Слово взял Пентенефре – словно не замечая скрытого недовольства старшего брата и его матери, молодой и нетерпеливый, он сходу принялся предлагать разные предлоги для отказа. Нейтикерт, загадочно поблескивая своими непроницаемыми черными глазами, наблюдала за ним, казалось, едва ли не с любованием; настолько, что Дуатентипет ежилась на своем месте от ревности и невозможности как-то высказать ее. Измучившись, она наконец склонилась к великой царице, шепотом попросив позволения удалиться. Тити отпустила приемную дочь нетерпеливым взмахом руки, похоже, забыв, что сама прежде позвала ее; и Дуатентипет была несказанно этому рада.

В своих покоях она сразу же прогнала служанок; те повиновались с распухшими от слез лицами и красными глазами, истолковав ее гнев как проявление скорби по почившему фараону. Отчасти они были даже правы: Дуатентипет не сомневалась в причастности дерзкой жрицы к этому страшному преступлению. Срывая с себя ненавистную траурную одежду и впиваясь взором в разлитый вокруг ночной мрак, царевна с трудом заставляла себя сдерживать крик. Она, эта женщина, в одночасье подчинившая своей воле весь двор и теперь взиравшая на все со спокойствием насытившей голод пустынной кобры – именно она, конечно, стала причиной смерти его величества!