Вообще этот день выдался весьма урожайным на беседы, в которых каждый остался при своем мнении. Как мы оказались на Ратушной площади, никто из нас, похоже, так и не понял, но вот над нами уже взметнулась Часовая башня с огромным циферблатом и стрельчатыми окошками по бокам, из которых в урочное время появляются фигуры Пророков. А напротив – украшенный колоннами фронтальный подъезд Национального собрания. Жан-Поль вспомнил Баумгартена и тут же осекся, посмотрев на Юлиуса. Однако тот казался совершенно невозмутимым, и Жан-Поль поинтересовался у Сокольского, не нарушает ли такой разговор наш дрейф – ведь мы хотели освободиться от всего, что довлело над нами в обычной жизни. Напротив, покачал головой Сокольских, взгляд изнутри дрейфа может вдруг открыть нам какой-то новый ракурс на вроде бы очевидные вещи.
Юлиус сказал, что создать правительство из честных, преданных делу людей – задача непростая. Но куда сложнее защитить эту власть от вырождения в будущем. И если даже не по мере старения тех, кто этой властью обличен (как это случилось с Баумгартеном), то в процессе ее дальнейшей передачи. Ты еще можешь быть уверен в чистоте тех, кто рядом, но кто поручится, что среди тех, что придут на смену, будут люди той же породы?
– Дело не в породе, – возразил Сокольских, – а в самой власти. Твоему любимому Платону с его идеальным государством уже дал ответ его лучший ученик, который показал, что всякая, даже самая честная, власть со временем вырождается, и правители начинают властвовать уже не ради блага людей, а прежде всего в своих собственных интересах. Так что дело во власти как таковой.
Он помолчал, задумчиво разглядывая величественное здание напротив, а потом заговорил снова:
– Макиавелли и Гоббс были убеждены, что люди любят пряники, но кнут они запоминают лучше. Человек ненадежен, и любовь его непостоянна. Я же скажу, что правитель, которого боятся, – плохой правитель. Правитель, которого любят, – лучше правителя, которого боятся. Лучший же правитель – тот, о котором не знают. И еще я добавлю: идеальный правитель – тот, которого нет.
Мы отправились дальше, но начатый разговор не отпускал нас еще долго. Я напомнил, что правитель, которого нет – это совершенный император, как полагают китайцы. «Но это не то же самое! Он все-таки есть!» – перебил меня Сокольских. И да, и нет, сказал я. Даосы говорят, что император находится в центре мира. Но для того, чтобы быть в центре мира, нужно носить центр мира в себе. «Опять эта ваша ахинея, – с досадой отозвался Жан-Поль, – вот как то, что ты только что сказал, связано с тем, что совершенного императора нет?» Я пояснил, что Сокольских говорит о буквальном отсутствии правителя, а для даосов все несколько сложнее. В каком-то смысле правитель, конечно, существует, но по сути его нет. «То есть он просто сидит во дворце и ни черта не делает?» – раздраженно предположил Жан-Поль, нервно обжевывая край папиросы, которую он забыл поджечь, и я понял, что нужно или замять разговор, или поторопиться с объяснением. Служить центру мира, сказал я, значит быть свободным от всего, что с краю. Правит не тот, кто богат, а тот, кто может быть свободен от богатства. Правит не тот, кто желает править, а тот, кто свободен от своих желаний. Жан-Поль сплюнул, и в воцарившемся молчании мы вернулись на правый берег Визмяти.