Воспоминания о детских забавах в невозможном Раю, а затем отношения с Аней, породили унизительные самокопания. Я возомнил себя выродком, одиноким хищником, посягающим на вечное мироустройство. И хоть насмешливая Клио давала неисчислимые примеры иного толка, в настоящем пространстве и времени от того было не легче.
Но теперь открылось, что я не одинок. Набоков подарил мне Гумберта, которого я определил в Пантеон Литературных Героев, живущих в Книжном замке Леанды, наряду с Дон Кихотом, Печориным и Дорианом Греем. Сам же Автор – неповторимый, блудливо-голубоглазый, чем-то схожий со мной – внушал благоговейный трепет.
Я перепотрошил перестроечные «Огоньки», нашёл его фотографию, неожиданно цветную, наклеил на картонку. Поместил на полку меж таинственных пилигримов, которые обитали на нашей грустной планете – меж Льюисом Кэрроллом и Эдгаром По. Их биографии читал ещё до встречи с Набоковым, пробуя разрешить проклятый вопрос своей необычности, но в тех дистиллированных жизнеописаниях речь шла обо всём на свете, кроме главного.
Прочитанный в горячечном нетерпении за сутки, вылизанный до запятой роман, поражал схожестью чувств. Теперь я понимал, откуда тянутся паутинки нежнейших корешков моего восприятия представительниц женского начала с признаками незрелости. У меня в детстве тоже были свои изначальные Анабеллы: солнечноногие, тонкорукие, мягко-податливые, влажно-солёноватые. С ними я грешил, не ведая греха, предавался постижению мира, играл в сладкие запретные игры. Долгие годы после детства я вспоминал их перед сном, дорожа драгоценными мелочами впечатлений утраченного Рая.
Для меня оставалась недосягаемой хрустальная эротика ГГ, да и любопытство к прекрасному полу не ограничивалось нимфетками. Женские тела увлекали меня как проявление материального мира во всём многообразии: и безнадежно старые прыщавые студентки, и древние тридцатипятилетние фемины с набухающими змейками целюллита, дряблыми грудями в серых бороздках растяжек и морщинами у глаз. В каждой из них таился свой пряный аромат. Однако настолько проникновенного выражения потаённых мыслей и чувств я не встречал нигде.
Я переписал в заветный блокнот первую часть романа, сопровождая комментариями и личными наблюдениями. Последующие бесконечные переезды Гумберта с Лолитой и описания американской провинции захватывали меньше, но и в них выискивал золотые крупицы, собирал драгоценные слова-жемчужины в потайные закоулки души.
Я впитал набоковский яд, переболел, исцелился и стал собой.
Унылый мир, сквозь призму Великого Энтомолога, засверкал новыми, невиданными красками. Следуя филигранно выверенным описаниям маленьких смертоносных демонов, я научился распознавать нимфеток, посылаемых в наш мир щедрым Создателем в постоянной пропорции, безотносительно времени, места и установленных законов. Если раньше в школе я смущённо отводил глаза от коленок отличниц за передней партой и корил себя за невольно кинутый взгляд на играющих в резинку восьмиклассниц, то теперь всё так же отводил, но уже не корил.