Велиал говорил, что она, тогда, в кабинете, вроде как смирилась со своей участью. Может быть…
Но мне проще думать, что «нет!», что она пренебрегла мною.
И ее «Негодяй!» по окончании свидания, и рефлекторное брезгливое содрогание плеч, когда я хотел ее обнять на прощание…».
***
Я злорадно ухмыльнулся, вызывая в памяти надменное Анино лицо – обновленную копию лица Авдотьи Панаевой с известного портрета. Я представлял, каким оно будет после экзекуции.
«И поделом! И незачем об этом думать».
Повернул голову к Вере, которая пробовала в дороге читать и безуспешно боролась со сном. Обнял ее за плечи.
Девушка подняла на меня сонливые глаза – там светилась благодарность и любовь.
Глава шестая
Вечер, 25 января 2014 года, суббота
***
Проехав сотню километров по житомирской трассе, мы вышли на заметенную снегом обочину и поковыляли к селу.
Благо, особого багажа у нас не было, а то пришлось бы нагруженными тащиться около трех километров по нечищеной дороге.
***
Нет унылее картины, чем нынешняя украинская деревня зимой, в конце января.
Еще на моей детской памяти, во времена Союза, в любое время года, даже зимой, деревня жила своей колхозной жизнью: по улицам сновали грузовики и трактора с прицепами; румяные, замотанные в нарядные платки доярки спешили на ферму; неспешно, скрипя деревянными большущими колесами, передвигались возы, запряженные парою лошадей, а то и одной лошадкой. На возах сидели невозмутимые ездовые, неспешно посасывая самокрутки да беззлобно похлопывая лошадок по крупу вожжами или батогом.
Зимнее село моего детства жило, суетилось, пахло прелой соломой, мороженным силосом и навозом.
Теперь же оно пахло независимостью, опустошением и смертью.
***
По снежной целине мы с Верой добрались к бабушкиному дому, который вот уже семь лет стоял заброшенный. После маминой смерти я туда не наведывался.
Ржавый замок долго держал нас на пороге, но победа над просевшей дверью радости не прибавила: в доме пахло сыростью и мышами. Пол в углах провалился, штукатурка местами обсыпалась, открывая унылые пятна из почерневшей дранки, скрепленной грязно-коричневой глиной.
Освободив частицу пространства, и сделав его условно обитаемым, мы свалили вещи на кровать, принесли из сарая трухлых отсыревших дров и принялись растапливать печку, которая за столько лет бездействия рассохлась и напрочь не хотела отдать нам частицу своего тепла.
Измученные, пропахшие сыростью и гарью, мы только к вечеру немного обустроились и сели перекусить.
***
Жуя бутерброд, и украдкой наблюдая за Верой, я понимал, что без денег, без работы, без достаточных запасов продуктов и даже дров, вряд ли мы задержимся здесь надолго.