– Дела, – пробормотал Гордей и растерянно улыбнулся женщине, с подозрением рассматривающей его через забор.
Ноги сами вынесли на слишком знакомую улицу. Отцветал жасмин перед калиткой, срубили старую грушу, которая в последние годы почти не давала плодов, только бросала тень на половину участка. Гордей остановился. Дом перекрасили – раньше был облезлый, а теперь сиял свежей зеленью. Наличники сняли, заменили простыми крашеными дощечками. Немного постояв, Гордей вдохнул и вошёл: калитка открывалась так же, как много лет назад, надо было просто просунуть пальцы сквозь щель между ней и первым столбом забора и поддеть задвижку, сплетённую из двух толстых проволочек, белой и голубой.
Калитка надсадно скрипнула, будто хотела всей улице сказать: пришёл чужой! Гордей воровато огляделся, мелькнула мысль, что его и не звал никто, и не ждёт, и не обрадуется, но он разозлился на себя. Пускай не ждут, главное, что ему самому нужно тут побывать.
Первые метры по дорожке он прошёл несмело, даже чуть втянув голову в плечи, зато, поравнявшись со старой яблоней, так сильно изогнувшейся стволом, что на нём можно было сидеть взрослому человеку, распрямил плечи, почувствовав себя чуть легче.
– Анн Петровна? – позвал Гордей. Он знал, что сейчас завернёт за угол дома, подойдёт к веранде, где всегда пили чай, и его увидят – такое появление можно было бы назвать невежливым. Надо сперва дать знать, что ты пришёл.
– Кто там? – быстро ответил знакомый голос. В груди неприятно заскребло: поздно отступать. – Гордейка!
Из-за кустов показалась седая голова. Гордей скованно улыбнулся и махнул рукой.
– Я, Анн Петровна! Пустите?
Женщина кинулась к нему, прихрамывая и держа подальше от себя тяпку, испачканную в земле.
– Ох, пущу, Гордейка, пущу! Куда ж денусь.
Они не обнялись: Анна Петровна говорила, что грязная, не хочет Гордея измазать, а Гордей и не рвался в объятия. Посмотрели друг на друга цепко, подмечая каждую деталь, изменившуюся за десять лет.
На веранде всё осталось прежним даже скатерть лежала та же – с фруктами, истёртая в тех местах, где чаще всего садились и клали локти. Анна Петровна грохнула на стол две дымящиеся чашки и вазочку с сушками. Одну сушку кинула под буфет.
– Кикимору покормить? – догадался Гордей.
Анна Петровна кивнула. В Красилово до сих пор помнили какие-то странные байки: кто в домовых верил, кто кикимор ручных кормил, кто берёг бабкины тетрадки с «наговорами».
– Как-то сам в Москве своей? Женился, поди? Детей народил? Нинку не вспоминаешь?
Начала вот так, с наскока. Застыдить решила. Гордей разломал сушку в кулаке и макнул кусочек в чай, горячий, но жидкий, светло-коричневый.