– Че?
– Для ритуала. Многие важные люди хотят заполучить волшебное существо. Жаль только, охотиться на них нельзя. Приходится создавать. Вы, солнышко, переродились. Добро пожаловать в новую жизнь.
Женщина взмахнула руками, и Марина поднялась в воздух. Но ни одна монетка не упала на пол, каждая заняла нужно место на новом теле девушки. Хотя девушкой ее теперь нельзя было назвать. По банкетному залу летал красивый, немного истеричный и очень тщеславный дракон.
В ту пору, когда пылевое облако нестерпимо близко подкатилось к нашему зардевшему от июльского пекла городу, мать послала меня «к бабушке». Надо сказать, к деревенской жизни я готов совсем не был и знакомыми там обзаводиться не собирался. Но спорить с иссохшей на офисной каторге женщиной не рискнул. И, обзвонив «своих» – по тогда еще обитавшему в нашей квартирке стационару, – ухватил собранный матерью рюкзак и отправился в ссылку.
Грузные волны люпинов клонились к земле, обласканные влажным ветром. Я наблюдал за неспешным перекатом из душной электрички, перестукивая по обшарпанному столику засевшую в голове хитовую мелодию. Что-то про любовь. Какая глупость.
Мне было тринадцать. Я был нелюдим, несознателен и нелюб.
Баба Зина встретила меня на заросшей боярышником станции и, хоть видела последний раз еще ребенком, сразу узнала в толпе. Всегда говорила, что я похож на отца. Высок и курчав. Верно. В то лето вытянулся я знатно, из-за чего вызвал девчоночье волнение по возвращении. Был смущен. Но это после, а пока…
Я заселился под крышу покосившегося дома, повытаскав оттуда бессмысленный хлам и отвоевав у жирного паучища угол рядом с оконцем. Именно скромному оконцу и обязан своим появлением мой рассказ, не будь его, может, история эта и не случилась бы.
В первое утро я заслушался, как поют петухи. Не в том дело, что пели они красиво или неожиданно для меня, нет. Я лежал под белой простыней, окутанный ночной свежестью, и разбирал их последовательность. И вроде не имело это значения, однако так зачаровало меня, что казалось невыразимо важно понять, отчего они голосят именно в таком порядке. Ранние лучи сквозь пыльную ветошь россыпью лютиков пробежались по кровати, и я решил впустить их, отдернуть занавески. Смахнул рукой пропитанную запустением ткань и увидел ее.
Она ходила босиком по клеверу. Вытягиваясь струной, перебрасывала мокрые простыни, расправляла их, защипывала. Веревки качались, и разгоняемая ветром ткань игриво брызгалась. Она смахнула с ноги капли, и коса ее дотронулась до сочных трехлистников. От этого невинного движения все в голове моей утихло. Не слышал я более ни пересудов проснувшихся трясогузок, ни шлепанья рваного рубероида с крыши сарая. По причине малолетства не знал я еще таких чувств. Потому и осмыслить их не мог. Просто стоял и смотрел, как она движется по травяной кошме, отчего-то воображая в ее шумливых карамельных волосах цветущие синим ирисы.