Однажды вечером, проводив нового своего друга – человека с большими руками, толстыми пальцами и тяжёлым запахом, она открыла окно и сказала черепу: – "Думаю, пора". Она сказала, и Мартин понял. Действительно пора. Он знал, что ей больно. Что человек с большими руками не хотел любви. Человек с большими руками делал с ней то, что она едва терпела. То, что принесло ей страдание. Терпела молча. Иногда ее друзья доставляли ей радость, иногда разочарование. Но боль – впервые. Череп так и сказал ей: – "Ты просто устала, милая". Это была ещё одна невероятно длинная для черепа мысль. Ты же понимаешь, его извилины были условны. Его словарный запас минимален. Его жизненный опыт – всего несколько месяцев неподвижности.
Она не ответила. Смотрела вниз слегка наклонившись. С высоты своего пятнадцатого. То, как она смотрела вниз, многое объяснило черепу.
Понимаешь, быть черепом – это всегда быть немного на другой стороне. Всегда играть за другую команду. Слегка. Ничего не сделаешь, такова природа черепа. Даже если он гипсовый. Хотя, немного памяти у него есть. И ещё кое-что. Помнишь, я как-то говорил тебе, что всегда есть что-то ещё?
Ее книги (те, что она не читала), ее встречи (те, что заставляли его вздыхать), ее усталое молчание (которое Мартин разделял с ней), когда она с вермутом и сигаретой замирала на своем потертом диванчике в углу маленькой квартиры на окраине большого города. Тишина ее одиноких вечеров. Ее доверчивость и ее ласковые пальцы. Вот что было у Мартина. Немало. Для черепа.
Она наклонилась ещё чуть ниже. Опасно низко, сказал бы я, если бы был рядом. Она словно хотела рассмотреть что-то далекое и едва различимое на земле. Есть ли что-то ещё?
Мартин вздохнул. Всегда есть что-то ещё. Всегда, есть от чего оттолкнуться, особенно если ты немного за пределами, немного на другой стороне. Этого хватило. Он сумел. Конечно, он мог не так уж много – маленький гипсовый череп Мартин. Он оттолкнулся. Качнулся на краю своей полки и упал. С треском разлетелся глухими белоснежными черепками, мелкими крошками, немыми фрагментами челюсти и лобной кости, слепыми глазницами.
Она с удивлением оглянулась назад. Соскочила с подоконника и подошла к Мартину. К тому, что было Мартином. К навсегда замолчавшему мартовскому черепу. Она не заплакала. Молча и спокойно веником собрала она его осколки. Аккуратно. И уже отвернувшись, вдруг обратила внимание на раскрытую книгу, где мускулистые индейцы играли отрубленными головами. "Гадость какая" – сказала она. Книга вместе с остатками Мартина легла в мусорное ведро. Утром мусоровоз ухватил и забрал с собой контейнер с остатками Мартина и книгу о кровожадных индейцах.