— Я могла бы поклясться, что ты хороший парень.
— Может такие и есть на этом свете, но я не из таких. Проваливай сестричка!
Мулатка окинула меня пронзительным взглядом, который отрепетировала для особых случаев и отчалила, так что я спокойно мог допить свою порцию.
Мне не хотелось проводить вечер в этой забегаловке, но она была единственной в этом квартале. В Ист-Энде никогда не было шикарных ресторанов. И вот я сидел здесь, наблюдая, как медленно ползут стрелки часов и ждал, когда перестанет идти дождь, но он тоже никуда не торопился.
С какой-то нудной злобой дождь барабанил в окна миллионами пальцев, заглушая болтовню и прерываясь лишь грохотом музыки.
Такая обстановка угнетающе действует на кого угодно. На другом конце стойки вспыхнула драка и драчуны заметались по помещению. Бармен мгновенно успокоил их, стукнув одного из них по голове молотком для колки льда.
Другой бросил свой стакан и поплелся вон. Мулатка, отчаявшись найти более выгодную добычу, подхватила другого, благо у него еще звенели монеты, и потащила его под дождь к себе домой. Парню это не очень понравилось, но физиология победила и он поплелся за ней.
А я взял еще маленькую порцию.
Прошло еще несколько минут и мне совсем опротивело сидеть здесь: надо было убираться или устроить тут еще одну драчку, но взглянув на бармена с молотком в руках, я предпочел мирно допить виски. Потом я осмотрелся, думая уже встать, но тут дверь бара распахнулась и на пороге возник мокрый и дрожащий парень в безрукавке. В руках он держал сверток, прикрытый от дождя плащом. Он окинул беглым взглядом комнату и, рухнув на один из стульев, опустил сверток рядом.
Никто не обратил на него внимание. Он испуганно огляделся по сторонам, но никто не смотрел на него, возможно, они привыкли видеть плачущих мужчин. Он выпил стакан у стойки и, взяв еще одну порцию, присел и приподнял пиджак. Это был не простой сверток — это был маленький ребенок не больше года и он спал. Я выругался про себя от отвращения. Дождь, вонючий бар, ребенок и плачущий мужчина — мне стало еще противнее.
Я не мог отвести глаз от этого типа. Он был ужасающе худ, и вероятно никогда не наедался досыта. Одежда его была порвана и висела на нем мешком. Лет ему было не больше, чем мне, рот был уныло опущен и глядеть на него было грустно и гнусно. Плечи его согнулись под тяжестью паскудной жизни. Может быть, когда-то он и жил полнокровной жизнью, но это было в далеком прошлом. И, черт возьми, он все еще плакал. Слезы катились по его щекам, когда он похлопывал ребенка и что-то тихо ему шептал. Потом он нагнулся и поцеловал ребенка.