– Но Виви, – не унималась Марита. – Ты не можешь обвинять ее голословно.
– Что значит, голословно? Она сказала: «мраморный пол»! Она никогда не бывала у нас. Ни разу! Ты сама знаешь, какой заносчивой была моя мать и с кем она водилась, с кем не водилась. Откуда эта женщина знает, какой у нас пол? Филипп специально заказывал его из Флоренции!
На этот раз уже фрау Кёниг стала под цвет колготок.
– Твоя мать была алкашкой и сумасшедшей, как ее мать! – выкрикнула она, уже не заботясь о том, что ее все слышат.
– И вы, наверное, бухали вместе в психушке! – съязвила я. – Иначе, где вы могли стать «близки»?!
– Отвратительно! – поведала Марита всем сразу и позвала стилиста. – Пожалуйста, проводите нас в кабинет. И я прошу, Петер, в будущем: никогда больше не записывайте нас на одно время!
– Какой позор, Марита, – куковала я. – Что я скажу семье? они ведь мне доверяли? Ее уборщицы работают почти что на всех, кто не держит горничных… Как я буду выглядеть? Ведь это я их всех рекомендовала. Какой кошмар? О, лучше мне умереть!..
– Спокойно, детка! – говорила Марита, держа меня за руку и притворялась, что не видит обращенных к нам глаз. – «Аэрфликс» была надежная и достойная фирма. Ты не могла знать. Все будет хорошо. Все знают, что ты хорошая девочка и хотела помочь.
– Мне кажется, будет лучше, если вы сейчас постараетесь успокоиться и позволите стилистам начать, – тактично вмешалась Виктория прежде, чем мы вошли в кабинет. – А я создам общий чат и всех сразу извещу.
– Вы – ангел, Виктория! – трагично сказала я, театральным жестом швырнула в ведро визитку и бросив в мусорное ведро, вошла в кабинет за Маритой.
Стилист оглушительно захлопнул за нами дверь…
Это был залп в честь первой моей победы
Маркус и отец завтракали, Лизель с кем-то говорила по телефону, встав у окна.
Ее чемоданы стояли в холле, что означало: она опять уезжает. А ведь только приехала! Не удалось даже толком поболтать. Я села на свое место, по сравнению с поисками стилиста и начатой войной, сам вечер был очень скучный.
Только Маркус оказался в своей среде и обсуждал какие-то политические течения. Марита вела светскую беседу, Ральф и Филипп обсуждали свои дела. Я тоже, конечно, с кем-то знакомилась, с кем-то говорила. Меня обучали и светским манерам, и ничего не значащей болтовне, но скука накатывала все жестче и вскоре я просто попросила подать машину.
– Доброе утро! – сказал епископ, сложив газету.
С четверти страницы бил в глаза уже знакомый слоган и яркий маревом восходила Жопа.
Что за дерьмо?!
Почему я не могла прославиться чем-нибудь достойным? Что не стыдно показывать родственникам и говорить: «Это – я!» Почему все, что выглядит Птицей Счастья, влетает в мое окно больничными «утками»?