Когда под стенами замка Люкс схватил раненного викинга на руки, то сразу же понял, что рана его очень тяжела и, может быть, даже смертельна. Он прижал Оле к груди и… вдруг будто бы протек в него, слился с ним. Люкс воспринимал тело юноши как свое собственное и знал – откуда, черт побери? – что и как надо делать, чтобы удержать в нем жизнь и залечить рану. Первым делом, чтобы Оле не умер от болевого шока, Люкс замкнул на себя все его страдания, всю боль, судорожно перехватил управление жизненно важными функциями и, поскольку клеточные процессы в живых организмах полностью автономны, лихорадочно искал – и нашел! – способ запустить регенерацию поврежденных тканей.
Связь с раненным нельзя было прекращать ни на минуту даже после того, как рана полностью затянулась. В нем все время возникали и тут же начинали лавинообразно разрастаться всяческие изменения и искажения, то и дело грозя перейти в состояние, несовместимое с жизнью. И их надо было вовремя отловить. И купировать. И убрать причину. Люкс вынужден был не только забыть о каком бы то ни было отдыхе, он вообще не мог позволить себе расслабиться ни на минуту… а тут еще боль – своя боль, в позвоночнике, и боль от Оле, которая везде вообще.
Проводить несколько суток подряд без сна было для Люкса, в общем-то, делом привычным, правда, сейчас дополнительным грузом давила на него ответственность за чужую жизнь. К счастью, юный викинг обладал крепким закаленным организмом, так что к концу второго дня всем стало ясно, что жизнь его была уже вне опасности. А на третий день рана практически зарубцевалась, и неугомонный Оле попытался подняться с постели – впрочем, неудачно, крови им было потеряно слишком много, и слаб он был как новорожденный котенок.
Напряжение, так долго не отпускавшее Люкса, к вечеру второго дня несколько ослабло. К этому времени он практически полностью вернул Оле управление телом, оставив за собою только контроль. Люкс даже позволил себе немного вздремнуть. А когда проснулся, то с тревожным недоумением и растерянностью почувствовал в себе странную пустоту, дискомфорт какой-то странный, причем чувство это было отчетливо связано с Манон. Привычно покопавшись в себе, он обнаружил отсутствие того душевного контакта, что возник между ними еще там, на полюсах, и не разрывался до сих пор ни на единую секунду. Если раньше что-то ставило его в тупик, он тут же обращался за советом к друзьям, причем в человеческих взаимоотношениях он больше всего доверял именно Манон, мужчины казались ему в этом смысле не то чтобы более примитивными, но более прямолинейными, что ли. Конечно, у него всегда была возможность завладеть сознанием окружающих, но за время путешествия он твердо усвоил, что они воспринимают это крайне болезненно. Так что теперь это стало табу, причем настолько жесткое, что ему требовалось сделать над собою нешуточное усилие, чтобы начать копаться в человеческом мозгу, даже когда его об этом просили. Люкс интуитивно чувствовал, что важен не только сам факт изменений в нюансах их взаимоотношений с Манон, но и – пожалуй, даже в большей степени – те выводы, которые так и норовили лезть ему в голову. Однако беспомощная растерянность не могла завладеть Люксом надолго. Момент истины был не за горами.