Наступила тишина. Никто не хотел ничего говорить, словно боясь разрушить то видение, в которое каждый поверил как-то внезапно и всеми силами души. Будто заговорщики мы сидели так несколько минут, пока этот фантом из будущего не утвердился в нашем сознании крепко и надёжно.
***
В нашем бараке, благодаря стараниям Алексея Ивановича, этого неутомимого человека, установилась интересная традиция. Она сложилась ещё до моего появления здесь. Деятельная натура моего друга увлекла многих заключённых. В каждый вторник недели искусствовед рассказывал разные истории или пересказывал содержание художественных произведений. Его слушали всегда с живым интересом, не отрываясь. Обычно лишь изредка кто-то вставлял пару фраз во время повествования, поскольку особо желающих вмешиваться обрывали грубо и бесцеремонно. Хорошо помню один такой вторник, сильно затронувший сердца слушающих.
Случилось это однажды в Мексике – начал свой рассказ Лукьянов, – во время правления диктатора Порфирио Диаса.
– А кто такой этот Диас? – поинтересовался некий лагерник.
– Правитель, при котором местное коренное население считали низшей расой, чем-то вроде животных, и относились к ним соответствующе. Очень бедно жили тогда в Мексике простые люди, много лишений терпели, а за открытое недовольство их зачастую продавали в рабство, где они быстро умирали от болезней.
– Во житуха, не позавидуешь!
– У тебя что ль лучше?
– Так-то оно так. Не сахар, конечно. Но правды у нас поболе будет.
– Хватит рты открывать, дайте послушать.
После такого окрика все умолкали точно дети в детском саду и уже сидели тихо и смирно.
– Так вот! – продолжал рассказчик, – в обычной индейской семье родился мальчик, которого назвали Санчо. Он рос и на фоне своих сверстников ничем особым не выделялся. Разве что, в нём иногда проскальзывало высокомерие, но оно тут же бесследно исчезало в тёмных глазах ребёнка. Мать же тихо радовалась своему счастью и постоянно воспевала благодарственные гимны Деве Марии.
– Кому-кому? – перебили Алексея Ивановича вопросом.
– Дева Мария для мексиканцев святыня – пояснил Лукьянов, – в трудные минуты и в минуты радости они обращаются именно к ней.
– А-а, понятно, верующая…
– Итак – продолжил Алексей Иванович, – спустя некоторое время соседи стали замечать за ним один существенный недостаток. Он не очень любил трудиться и гнуть спину, предпочитая увильнуть от своих обязанностей, переложить их на чьи-либо другие плечи. Однако, в тринадцать лет у него умирает отец, и Санчо остаётся с матерью вдвоём. Не покладая рук, не жалея себя, горячо любя своего единственного сына, мать в одиночестве начинает заботится о нём, стараясь поставить того «на ноги». Часто не досыпая, не доедая, она отдавала всё самое лучшее своему чаду. Санчо же вместо помощи начинал всё принимать как должное, даже слова благодарности редко слетали с губ уже юноши. А сердце черствело день ото дня, будто жгучее солнце соноры высушивало его изнутри.