Твой друг,
Адриан».
***
Был уже конец осени, Пустыня становилась холоднее, а мы продолжали готовиться к чему-то абстрактному. Нам было неизвестно, когда начнутся наступления, будем ли мы в них участвовать, и чего хочет правительство США. Честно говоря, планы правительства мне были не особо интересны. Меня волновало другое: не зря ли я просиживаю тут задницу и может ли война закончиться, не начавшись?
Не меня одного волновали эти вопросы. Парни ходили хмурыми и откровенно скучали. Даже патрули, которые поначалу волновали нас, превратились в рутину.
Однажды меня назначили патрулировать местность вместе с Доном. С ним особо не поболтаешь, но на этого гиганта можно было положиться. Мне иногда казалось, что от одного вида почти двухметрового Дона иракцы исчезали из поля зрения, и все патрули проходили гладко.
Нам нужно было выходить в ночь. Мне нравилась ночная пустыня. Под светом луны она превращалась из палящей песчаной в холодную и серебристо-стальную. Пустыня будто показывала нам свою истинную сущность, становясь военной ареной.
Наш патруль составлял несколько десятков километров от лагеря. С собой, помимо стандартного снаряжения, у нас было по винтовке, связка гранат и переносная рация. Первые несколько километров патруля, каким бы по счету он не был – первым или двадцатым- ты всегда идешь с опаской, выверяешь каждый шаг, следишь за малейшими колебаниями теней и слушаешь каждый шорох. Но к концу патрулирования наш шаг больше напоминал прогулочный, и мы были похожи на туристов, которые случайно забрели в пустыню, но точно знали, где находится их отель и как до него дойти.
Так было и в этот раз. Мы с Доном развернулись и пошли обратно, меняя шаг на неспешный прогулочный, когда я впервые увидел вражеских солдат. Мои руки сами собой схватили оружие, и я почувствовал, что мои пальцы стали ледяными. Я столько слышал о них: проклятые тюрбанщики-фанатики, животные, бездушные варвары и машины убийства, но никогда не видел ни одного вживую. И вот, прямо передо мной, примерно в пятидесяти метрах, стоит несколько вражеских солдат, и они смотрят прямо на нас с Доном.
Дон среагировал быстрее меня. Он моментально принял позицию для стрельбы лежа и шепотом приказал мне достать рацию и пошевеливаться. Я почему-то медлил. Иракцы тоже не спешили открывать по нам огонь. Я видел, как они держат в руках свои автоматы Калашникова. Я также допускал, что, по крайней мере, у одного из них будет СВД.
Это было глупо: вот так вот стоять перед врагом и ждать, что он будет делать. Да, нам было запрещено первыми открывать огонь, но кто спасет нас, когда огонь откроют они? А я продолжал стоять и смотреть на их силуэты, почти сливавшиеся с песком. Это была их земля, вдруг подумал я, и им, может быть, точно так же, как и мне, не хочется тут быть и не хочется каждый день хвататься за оружие. Может, им просто хочется, чтобы все закончилось?