У кого-то хватило ума, чтобы принести лампу. Нефрет держала её твёрдой рукой, хотя лицо по белизне не отличалось от ночной рубашки. В сиянии лампы я увидела сцену, похожую на завершение мелодрамы в театре. Кровь заливала палубу, и повсюду лежали недвижные тела.
Бастет сидела рядом с одним из тел, насторожив уши и устрашающе сверкая глазами. Тело зашевелилось и село.
Из носа Рамзеса опять шла кровь. Галабея, которую он носил вместо ночной рубашки, была наполовину разорвана, обнажая тонкие плечи. В правой руке он держал длинный нож.
Я перевела взгляд с сына на лишившуюся чувств Гертруду Мармадьюк, а затем на третье лежавшее тело. Кровь скрывала черты лица, но я узнала рёбра, гноившийся палец ноги и ушибленные голени.
– Рамзес! – воскликнула я. – Что ты натворил?
5.
РОКОВОЕ ПАДЕНИЕ ФЕЛЛАХА
– Я прошу прощения, Рамзес, – вздохнула я. – Я была потрясена, и на мгновение мне отказал здравый смысл. Мне отлично известно, что ты никогда не унизишься до такого варварства, чтобы носить нож или применить его против живого существа.
– Извинение получено и принято, мама. Хотя, честно говоря...
Эмерсон заглушил конец фразы, прижав ткань к лицу.
– Держи покрепче, Рамзес, это остановит кровотечение.
Я пристально взглянула на Рамзеса. Поверх ткани виднелись только растрёпанная копна кудрей и пара широких чёрных глаз. «Честное признание», которое он намеревался совершить, могло быть комментарием о моей собственной привычке носить нож (хотя это совсем другое дело) или сообщением о том, что я предпочла бы не слышать, поэтому я не настаивала на продолжении. Заметив, что кровотечение из носа, похоже, является чуть ли не единственным повреждением, я обратила своё внимание на другого мальчика, которому досталось гораздо сильнее.
Эмерсон отнёс Давида в комнату Рамзеса и уложил его на кровать. Я не стала миндальничать со своей третьей пациенткой: вначале как следует похлопала по щекам, пока она не пришла в себя, а затем, подталкивая, направила её в комнату и приказала оставаться там, пока я не вернусь. В каюте Рамзеса было неудобно, так как в неё набилось пять человек. Абдулла появился как раз вовремя, чтобы увидеть, как Эмерсон поднимает обмякшее, истекавшее кровью тело мальчика. Хотя с его губ не сорвалось ни единого звука, он последовал за нами в каюту, и у меня не хватило духу отослать его. Он отступил в угол, где стоял, будто монументальная статуя, сложив руки на груди, с невозмутимым лицом.
– Как он? – спросил Эмерсон, наклонившись над кроватью.
– Если в буквальном смысле – кровавая мешанина, – ответила я. – Недоедающий, искусанный блохами, избитый и грязный. Нож нападавшего нанёс две раны. Та, что на спине, неглубока, но рану на виске нужно зашить. И лучше сейчас, пока он без сознания. Принеси тазик чистой воды, Нефрет, будь любезна.