— Пошел вон вонючий кусок дерьма! Проваливай!!!
— Сынок, — мямлит мама и испуганно смотрит на меня в белом больничном одеянии с пеной у рта. — Мы с папой волнуемся за тебя.
— Я сказал, выметайся! — ору на папашу и он, послав мне колючий, ядовитый взгляд, уходит.
— Господи, милый, чего ты наглотался? Я тебя не узнаю. — Мама подходит к изножью кровати и поглаживает мои ноги под голубым покрывалом.
— Я все тот же мам, а его, я больше никогда не хочу видеть!
— Да что же ты такое говоришь? Знаешь, как ему было плохо? Он ночевал в коридоре и…
— Насрать! У меня нет отца и в моем присутствии ни слова о нем. Ясно?!!!
Мама кивает и бледнеет, балансируя на краю обморока. Чудесным образом, появившийся доктор, не дает ей упасть и усаживает в узкое кресло, цвета весенней зелени. А затем переключается на меня и совершает кучу нелепых действий.
— Адекватная реакция на тесты, плюс значительное уменьшение мышечных спазмов. Поздравляю, Грэм, ты будешь жить.
— Лучше б я сдох, чем… — я отворачиваюсь, и насколько позволяют оковы, жмусь лицом в подушку. Рыдания мамы, только усугубляют мое хреновое состояние. Я снова на пороге нашего особняка, снова иду за пивом на кухню и…
***
Замечательный психолог мистер Ливингстон, без конца потирает, очки в металлической оправе и что-то пишет в желтом блокноте карандашом с тонким грифелем. Я спокойно сижу на стуле и таращусь в окно. От огромного количества лекарств, я улетаю в райские чертоги и блуждаю по ним в гордом одиночестве.
— Итак, поговорим, о вашем всплеске агрессии. В какой момент вы почувствовали огонь бесстрашия и безнаказанности?
Мое равнодушное молчание, как фитиль, что медленно горит, но моментально гаснет от мокрого пальца. Доктору такой расклад не по душе.
— Грэм, тебе нужно с кем-то обсудить случившееся, поделиться беспокойствами.
— У меня всё прекрасно.
Я встаю на ноги, толкаю больничный стул к стене и выхожу в коридор, где меня сразу притесняют двое медбратьев. В суматохе, замечаю маму и кричу:
— Делай со мной, что хочешь, но домой я не вернусь!
Она припадает к сестринской стойке и принимается плакать. Мне не жаль ее, потому-что гораздо больнее будет, если она узнает всю правду.
Спустя неделю, меня встречает аэропорт. Я лечу в Марсель, чтобы пройти реабилитацию в клинике с многолетним опытом в вопросах зависимостей и нервных срывов. На борту самолета, я надеваю наушники и погружаюсь в вязкие мысли. Придя я раньше, или сообщив о своем приходе, что-либо изменилось бы? Вряд ли. Отец трахающий Натали на обеденном столе в столовой, как неизменная константа. Мир может вращаться, люди могут приходить и уходить, только они вдвоем, всегда будут стонать, и называть друг друга «птенчик» и «конфетка». Черт! Я врубаю громкость на айпаде на полную мощность и вжимаюсь в кресло до предела. Они хотели ребенка, они пережили вместе столько неудачных попыток, и кажется, любили, как никто на этой земле. Где гребаная справедливость?!