Я был почти уверен, что в тот момент в аудитории стояла гробовая тишина. Почти такая же, как сейчас в моей гостиной.
– В одну из ночей я, к своему удивлению, провалился в глубокий сон, а когда очнулся, то вдруг обнаружил, что во мне осталась малая толика жизни. Поднявшись со своей постели, я взглянул на ком одеяла, сбитую простыню и дырявую от бесконечных ночных ворочаний наволочку на подушке и тут же развернулся и вышел из спальни. Мне хотелось оставить всё как есть, но при этом было ясное понимание того, что если ничего с этим не сделать, то я и дальше буду тащить за собой лишь беспорядок и своё нездоровое, пульсирующее уничтожающими мыслями сознание. Я вернулся и бросил последние силы на то, чтобы сменить постельное бельё. Самые простые действия давались с трудом: я убрал простыню, сдёрнул пододеяльник, вытряхнул подушку из наволочки, постелил новый комплект. Ещё недавно отражавшая моё бессилие, угнетавшая меня своим видом кровать пахнула свежестью, новой жизнью. Я тотчас же сгрёб всё грязное бельё в кучу, вынес на задний дворик своего дома, кинул в выложенный из камней очаг для барбекю, облил керосином и поджёг. Как только оранжевые языки взвились в небо, я снял с себя всё исподнее и тоже кинул в огонь.
Тогда ко мне вернулись силы. Я почувствовал, что могу двигаться дальше. Могу жить и быть честным с собой, не искать мнимый смысл и не прятаться за ним. Нагой, как первые люди, на своём заднем дворе тем холодным мартовским утром я осознал ценность ритуала.
Камера в углу комнаты привычным жестом объявила, что отведённое для голографической записи время подошло к концу. Лектор замолчал и пропал из кресла.
Проведя около получаса в душе, я просушил голову феном, растёр немного косметической глины в ладонях и равномерно распределил её по всей длине волос, слегка взбил их для объёма, аккуратно провёл гребнем пробор слева к затылку, причесался. После разобрался с проступающей щетиной. Мне нравилось так изменять свой облик каждое утро. Когда из мутного пятна выверенными движениями рук очерчиваешь контуры своего настоящего лица, то будто приводишь в порядок и содержимое головы: смываешь водой полузабытые обрывки снов, укладываешь и причёсываешь мысли, сбриваешь вместе со щетиной всё, что тревожит и отвлекает. Всё лишнее, что может помешать тебе поднять ногу для нового шага, исчезает без следа.
Я вспомнил слова расположившегося в кресле напротив меня Лектора: «Нагой, как первые люди, на своём заднем дворе тем холодным мартовским утром я осознал ценность ритуала». Интересно, представлял ли он тогда, чем обернутся его слова. Мог ли он вообразить, что столько людей будет отождествлять его мысли и ощущения со своими. Возможно, совсем скоро мы узнаем об этом от него самого. Завтра, в воскресенье, заканчивается трёхдневная процедура восстановления его тела, долгие годы пролежавшего в криогенной капсуле. У меня, как у сотрудника Центра здравоохранения, будет возможность одним из первых лицезреть возвращение Лектора к жизни.