— Стой! — крикнула я, и он замер.
И все замерло.
Висели в воздухе края так и не затянувшейся ленты, остановился на полуслове с приоткрытым ртом первосвященник, неподвижно стоял, чуть склонившись над алтарем, принц. Гости сидели истуканами. Алыми каплями застыли над полом лепестки, высыпавшиеся из соскользнувшей с колен Женевьев корзинки, а сама корзинка тоже застыла. Только язычки огня над свечами продолжали трепетать. Фигура у входа шевельнулась и шагнула обратно в зал. На свет. Ближе ко мне. Навстречу. Я резко выдернула свою руку из лент, не заметив, как тонкая шелковая нить, выбившаяся из основы, поранила кожу. Сбежала с амвона вниз и за полвдоха преодолела половину разделявшего нас расстояния. Остановилась.
— Что происходит?
— Это сделала ты. Откуда мне знать?
— Так все должно быть?
— Это твои желания, разве нет?
— Я хочу не этого, — отвечаю и с ужасом осознаю, происходит что-то страшное, и с каждым сказанным словом становится все хуже, но маленькое горячее солнце внутри меня обжигает обидой и болью. Я не могу остановиться, заставить себя замолчать, хочется ударить в ответ. Тогда я подхожу совсем близко, чтобы видеть его глаза. Чтобы знать, что не промахнусь.
— Значит, хочешь не достаточно сильно, — холодный голос, колкий взгляд и такой же, как у меня, обжигающий ком внутри.
— Как ты можешь! — кричу, и голос срывается. Дрожат свечи, а ветер горстями бросает в витражные стекла снег. — Бесчувственный хладнокровный беспринципный чешуйчатый гад, готовый из-за глупого упрямства спалить вокруг себя все, до чего дотянешься, только бы не разрушить драгоценную клетку, в которую сам же себя и загнал! Ненавижу! Я! Тебя! Ненавижу!
Он замер, глаза на миг обвело золотым ободком, дернулся, вытягиваясь, зрачок, но мигнули свечи, и все стало, как прежде, только Анатоль странно повел плечами.
— Я тоже, — ответил он и улыбнулся уголками губ. — Я тоже. Всем сердцем.
Развернулся и пошел к выходу. Четыре шага до двери. Три. Два. Открыл. Обернулся.
— Желай осторожно.
И ушел. А я развернулась и пошла обратно к алтарю. Подумаешь, за принца замуж, все равно это не считается. Это здесь я замужняя дама буду, а вот домой вернусь — и никакого замужа нет. В конце концов, гадкий Анатоль не единственный, кто по другим мирам шастает. Я продела руку в петли лент, посмотрела на Вениана и сказала: «Поехали!».
Шелковая удавка стянулась, от углубления в алтаре поднялись сверкающие искорки. Рука первосвященника с массивным перстнем в виде солнца легла поверх наших с принцем рук, и тут Вениан дернулся, зрачки его расширились словно от едва сдерживаемой боли. Он часто задышал и сжал зубы, но дождался, пока священник закончит обряд и разрежет ленту.