За то, что посмели поднять глаза на прислужника хозяина, который наблюдает за их драками. Или не замолчали вовремя, опустив глаза, когда он прошел мимо.
Одному, я слышал, выкололи глаза только за то, что он посмел вскинуть их на Анию, дочь хозяина. А после выбросили в пустыню подыхать.
Псы. Просто псы, иначе и не скажешь!
Это кем надо быть, чтобы позволить надеть на себя ошейник и стегать плетьми? И вместо того, чтобы выдрать сердце голыми руками из Анхеля и его надсмотрщиков, ненавидеть тех, кто с ними вмете ползает в этом же дерьме! Ненавидеть и рвать на части в угоду хозяину! В обмен на то, что не изобьют, дадут напиться и пожрать!
А бои?
Почти каждый из них до последнего издыхания противника. Насмерть.
За это победившему даже шалаву могут на ночь привести.
Я зверь? Я дьявол? Так про меня говорили.
Нет.
Это они. Эти существа в глазами, в которых кроме страха и ненависти ни хрена больше нет, давно перестали быть людьми! Даже крысами их не назовешь!
Падаль. Ничтожества. Меньше тех стервятников, что питаются вздувшимися на солнце трупами в пустыне.
Толпа. Стадо. Что угодно. Только не люди.
Все они такие. Стонут и терпят. Ненавидят, но только исподтишка. А сами глаза опускают и ссуться от страха сказать хоть слово хозяину. Рвут на части других, лишь бы ему угодить.
А что в том хозяине?
Метра два роста. Вонь изо рта из-за гнилых зубов. И такие же наверняка гнилые кости, если их попробовать на прочность. Даже хрустеть не станут, я уверен. Как куча дерьма просто осядут вязким пятном вниз.
— Это похвально, — подходит ко мне почти вплотную, жадно сверкая черными алчными глазенками.
— Хвали своих щенят, — усмехаюсь. Поднимая новое тяжелое бревно.
Больше особо тренироваться здесь не на чем. Но меня пока устраивает таскать необработанные толстые стволы высоких деревьев. Где они только их берут? Здесь я ничего. Кроме соседних домов, принадлежащих тому же Анхелю и песка пока не видел.
Я поднялся на следующий день.
Анхель уехал по делам своим каким-то.
Ания почти выла, цепляясь за мои бедра. Обхватывала и повисала, пытаясь вернуть обратно в постель. Слезами брызгала на мою кожу, рыдая и причитая, что не для того меня выхаживала, чтобы я себя угробил.
Но ни хрена.
Я должен встать и я встал. Отлеживаться самое поганое и последнее дело.
Сначала еле полз, но свежий воздух все же дал мне силы.
Как ветхий старик, еле перебирал ногами, обходя или скорее, проползая двор, придерживаясь за ограду.
Сжимал зубы, заставляя себя не слышать дикой боли во всем теле.
Несколько дней, и вот я уже весь день провожу во дворе. Набираю силу. Чувствую. Я ни хера не был раньше слабаком. И уж тем более, оставаться инвалидом, не собираюсь.