Все вокруг закрутилось, и в кажущемся хаосе любой военный человек был способен разобрать каждое слаженное действие. Все знали свое место и свою работу. Подобные телодвижения могли казаться лишними, но инспекторы уже должны видеть, как мы можем работать, поэтому и была организована показуха.
Через десять минут мы уже были готовы к отражению практически любой опасности, численно сопоставимой с нами. Выскочившие из пролеска конные, резко остановились. В их рядах началось шевеление и через пару минут в сторону нашего обоза выдвинулись три воина.
— Сам поедешь, али мне? — спросил подошедший Нечай.
— Аще тысяцкого Любомира зови, — сказал я.
Правильно было бы ехать навстречу и мне и главам двух княжих инспекций, а тысяцкий Любомир возглавлял воинскую.
— Это та сотня, что к тебе послали, — Нечай рассмотрел в приближающихся ратниках знакомых.
Я же не знал этих людей. Главного щеголя, которого сейчас я с большим удовольствием прирежу, после индульгенции князя, не было.
— По здорову ли, Нечай Курятович, и ты тысяцкий великого князя Любомир Димитрович? — спросил один из ратников.
— По здорову ратник, — ответил Нечай. Видимо, именно этот плюгавенький человек, ближний великого князя у всех собравшихся пользовался особым уважением, раз приветствие начали именно с него.
Дальше десятникам обстоятельно сообщили о воли великого князя и предложили присоединиться к нашему обозу. Сотне предписывалось идти жить в Унжу и там служить под моим началом. Сотник же после общения с Филиппом и закономерного проигрыша в поединке с полковником воинской школы ушел в неизвестном направлении. Тем более, что сотня, наконец, и решила идти к князю на поклон. Поэтому решение Ярослава их обрадовало, особенно после того, как я подтвердил, что и семьи служивых так же могут переселяться. Половина десятников, как стало известно позже, были женаты.
Вся дорога домой заняла ровно вдвое больше времени, чем когда я спешил к князю, но когда едешь с легким сердцем и с верой в будущее, дорога кажется отдыхом и спешить некуда.
Встреча в усадьбе, куда я приехал сразу после обеда у посадника Унжи Гаврилы, была бурная.
— Любы мой, я твоя, прости за обиды, любы, любы, — причитала Божана, целуя мои щеки, губы, руки. Она выбежала из дома в одном сарафане с непокрытой головой, как только услышала крики о возращении боярина.
Я стоял ошарашенный встречей и не мог ничего сказать. Мысли роились в голове, но никак не складывались в слова и предложения.
— Добро, любая, все добро. Великий князь зело мудрый, — смог выдавить из себя, наконец, слова.