— Ну что ты как в первый раз? — добродушно увещевает он. И снова трясет посудиной так, чтобы я слышала плеск воды. — Сама из шлюшек мамаши Глэдис, а ломаешься, как девица на выданье. Давай, пить-то хочется?!
— Вали в драконью задницу, — цежу, пытаясь сглотнуть, но слюны нет.
Довольство на роже охранника сменяется злобой.
— Что, шибко гордая, потаскуха? Привыкла перед богатеями ноги раздвигать, простыми стражниками брезгуешь?
Он выплевывает слова, надвигаясь все ближе, а я отступаю. Целых три шага до того, как натыкаюсь на стену камеры.
Так и знала, что к этому придет. Поняла еще когда после обыска он вел меня в камеру, норовя облапить за задницу. Пытка с лишением воды была лишь прелюдией, но зачем уговаривать, когда можно просто взять силой? Кто поверит жалобам шлюхи, наркоманки, воровки…
Это до того дико, до того похоже на картинки из не-моего прошлого, что я немею. Замираю, как кролик перед удавом. Как замирала Даяна в тот первый раз…
Чужая память вспыхивает калейдоскопом страшных эпизодов, обрушивается бессилием и ужасом, болью, отвращением к себе…
Что я могу сделать? Как возможно защититься от насилия в мире, где ты — красивая кукла, бесправная игрушка?
Беспомощность тихо шепчет, убеждает сдаться. Расслабиться и постараться получить удовольствие, как в анекдоте. Это тело давно не девственно…
Мерзавец подпихивает меня в сторону кровати.
— Ну давай! Раздевайся. Отработаешь и получишь свою воду, — бормочет он.
Это так гнусно, так нестерпимо отвратительно, что в ответ в душе вспыхивает спасительная ярость. Она смывает оцепенение.
Я! Не! Жертва!
Губы сами собой раздвигаются в злом оскале. Руки дрожат — но это не страх. Просто до смерти хочется выцарапать ублюдку глаза.
— Только тронь, и я…
— Ты — что? — он ухмыляется с видом уверенного в своей безнаказанности подонка и кладет руку мне на грудь. — Пожалуешься? Думаешь, хоть кому-то есть до тебя дело?
Ярость перерастает в бешенство, пальцы сводит судорога. Что-то опасное кипит внутри, раздирает душу, рвется наружу.
Вскидываю руки и бью почти вслепую, вкладывая в этот удар все бессилие, всю ненависть и ярость. Бью за себя, за Даяну, за всех девчонок, которым вот так же приходилось стоять перед насильниками, чувствуя себя низведенными до куска мяса…
Вспышка. Грохот. Разряд ослепляет на мгновение, руки горят, словно ошпаренные кипятком. С потолка сыплется крошка и где-то вдали пронзительно завывает сирена.
И ноги вдруг отказываются стоять. Просто складываются, как у куклы на шарнирах. Медленно сползаю по стенке. Черные пятна перед глазами рассеиваются, открывая чудесное зрелище — выбитая дверь камеры и поверженный ублюдок-охранник.