— Мне жаль. — Затем она уходит. Я откидываю голову назад, не обращая внимания на мучительную боль.
— Мэдисон? — Бишоп бормочет, но я его не вижу.
— Бишоп? — Я задыхаюсь, оглядывая комнату в поисках его. Смотрю в угол и вижу очертания его тела, кончики его белых кроссовок блестят от лунного света, проникающего внутрь. Он наклоняется вперед, его локти лежат на коленях. — Ты это видел?
Он усмехается.
— Забавно, что ты думаешь, будто я подпущу к тебе любого ублюдка. Конечно, я это видел. Я позволил это.
— О, — бормочу, морщась от боли. Хочу спросить, почему он позволил Тилли войти, но чувствую, что сейчас он мне ничего не скажет.
— Ты в порядке? — Парень встает со стула и подходит ко мне. Он в своей обычной одежде, выглядит как всегда — идеально. Но когда он наклоняется и целует меня в макушку, я вижу его ближе. У него мешки под глазами, как будто он не спал несколько дней.
— Что случилось? — шепчу я, сбитая с толку своими обрывочными воспоминаниями. — Все, что я помню, это... боль.
Снова вздрагиваю, и он нажимает кнопку сбоку моей кровати.
— Тупой гребаный Дэвил вызвал скорую помощь, — бормочет Бишоп, почти про себя.
— Дэвил? — Я пытаюсь сесть, но ощущение такое, будто кто-то только что запустил нож в мою голову. — Ааа. — Поднимаю руку, чтобы потереть ее, и Бишоп бросается ко мне.
— Ложись. Не пытайся изображать из себя воина. Мы все знаем, что ты крепкий орешек, а теперь просто лежи.
Медсестра входит, засунув руки в передние карманы.
— Привет, Мэдисон, ты очнулась. — Она достает маленький фонарик и вешает стетоскоп на шею. Наклонившись вперед, улыбается и Бишопу, и мне. — Я просто собираюсь провести небольшую проверку, прежде чем дать тебе обезболивающее.
— Нет, — прерывает Бишоп. — Дай ей лекарства сейчас. Та ерунда, которой вы обычно занимаетесь, не пройдет в этой палате.
Девушка собирается возразить Бишопу, но потом пробегает глазами вверх-вниз по его телу и расправляет плечи.
— Прекрасно.
Она передвигает одну из капельниц и включает подачу.
— Это морфин. Тебе скоро станет лучше. Можешь ли ты сказать мне, какую еще боль ты чувствуешь, кроме головной?
— Нет, — шепчу я. — Только голова. Она болит очень сильно, почти невыносимо, а мне нравится думать, что у меня высокий болевой порог.
Она мило улыбается, но улыбка не достигает ее глаз.
— Понятно. Твоя травма серьезная.
— Кстати, что это?
Медсестра смотрит на Бишопа, а затем снова на меня.
— В тебя стреляли. Пожалуйста, постарайся немного отдохнуть.
В меня стреляли? Срань господня! Какая ирония судьбы, что единственное, что я люблю делать, это то, что чуть не погубило меня... что погубило мою маму? Чувствуя усталость, я закрываю глаза.