«Апельсинчики как мед,
колокол, в Сент-Клемент бьет…»
Прошлой ночью, в своем сне, я снова слышал ее пение.
Зима 1970 года в Кембридже выдалась суровой. Весь ноябрь шли ливневые дожди и дул штормовой ветер. Земля пропиталась водой и поля превратились в грязь. В начале декабря осадки прекратились и все просохло, а вот вторая половина оказалась холодной и снежной. Мороз украсил деревья сосульками, большинство дней стояли туманными, а на изогнутых крышах здания колледжа лежал снег. Стены моего кабинета, напротив, были теплыми — их прикрывали корешки книг красного и зеленого цветов. Старая кожа, покрытая золотыми буквами. В этом помещении я и проводил большую часть своего времени, занимаясь написанием диссертации, уроками и играми с Наоми.
Большую часть времени мы с ней гуляли по улицам, от Трампингтон-стрит до Пембрука, где я забирал доставленную мне почту. Потом мы шли в «Фицбилли» за выпечкой — Наоми особенно любила их булочки «Челси», которые зажимала в кулачке с неожиданной ловкостью. А потом, взявшись за руки, мы отправлялись домой. Шагая по пустынным улицам, Наоми весело размахивала бумажным пакетом. Темнело тогда рано, потому включали подсветку, и мы проходили мимо, любуясь зимним колдовством. Я хорошо помню, какой она была в теплом свете ламп, в своем желтом пальто и красном шарфике.
В какой-то момент на улице Сидней зажглись рождественские огни. Это Рождество должно было стать первым осознанным для Наоми. Ее радостное возбуждение оказалось заразительным. Мы с Лорой пошли на Оленью улицу, ту, что на пересечении Хантингтон и Хистон-Роуд, и принесли домой ель. С помощью Наоми украсили дерево огоньками и мишурой, а на верхушку посадили ангела, авторства Берн-Джонса. Ель была такой высокой, что рыжие волосы игрушки упирались в освещенный разноцветными огнями потолок.
Наоми стояла возле ели часами, наблюдая, как комната отражается в большом серебряном шаре, который медленно вращался на самой нижней ветке. Однажды наша дочь даже уснула у самого подножья дерева, крепко сжимая в руке кусочек голубого банта. А по радио звучала колядная песня:
«Я видел, как приплывают три корабля
В день Рождества, день Рождества…»
В воскресение Заговенья мы пошли в часовню Рена, при колледже, на богослужение. Наоми шла между нами с торжественным лицом, словно ребенок викторианской эпохи, спрятав крошечные ручки в огромную меховую муфту.
В этом году хор звучал как-то странно. С тех пор я больше никогда не слышал, чтобы они так пели. Казалось, что голоса принадлежат не им, а всем предыдущим поколениям хористов, каким-то образом, получившим доступ к исполнению. В промежутках, во время проповеди, или пауз, кто-то мог удушливо закашляться. Но в момент, когда звучали голоса, никто не двигался. Мы все словно стали витражом, залитым идеальным светом свечей.