Все свое время Лора проводила с Наоми. Она бросила работу в Музее Фицвильяма незадолго до рождения дочки. Ее дело не было трудным. В основном занесение данных в каталог и выдача брошюр посетителям музея. Моя жена получила диплом по Истории Искусств, и ей предлагали место аспиранта в Ньюнхеме, однако Лора выбрала брак и материнство. Мы думали, что она подаст повторную заявку и начнет работу над докторской, как только Наоми пойдет в школу. Лора даже наметила тему: «Сексуальность в работах Балтуса».
Мы планировали наши жизни, словно архитекторы счастья.
А вот и моя собственная фотография, одна из немногих в то время. Я сожгу ее вместе с остальными.
Назвался груздем…
Едва узнаю себя: длинные черные волосы на плечах, короткая бородка, слегка высокомерное выражение лица — самодовольство мужчины, который не может ошибаться. Я вел шикарную жизнь — жена-красавица, прекрасная дочь, должность в одном из лучших университетов страны… Сфотографируй меня кто-то сегодня, на фото не осталось бы ни следа того времени. У меня больше нет ожиданий, моя жизнь стала другой. Но сделать свое фото я не позволял годами.
Становится поздно. Сожгу их завтра. Знаю, что пора спать, но не могу себя заставить. Правда, не могу. Этот дом слишком большой для одного человека, в нем слишком много звуков, чтобы мой разум смог успокоиться. Давным-давно стоило вернуться в общежития колледжа. Лет двадцать назад.
Мы дураки, и предаем себя по таким незначительным причинам. Я тогда думал, что воспоминания важны. Важно находиться на том самом месте.
Хорошо, ладно. Признаю. Теперь я боюсь подниматься наверх, боюсь того, что услышу. Или увижу. Там может находиться она. В конце концов, я не пошел в церковь и не зажег свечу за упокой. Конечно, молиться можно и дома, возле маленькой статуи Богоматери, что стоит в гостиной, но это не поможет. Не прогонит мои страхи или тьму. Или звуки в доме.
Раньше я ходил наверх, просто чтобы убедиться, что все в порядке. Неожиданно и чудесно, дом оказался заполнен тишиной, которую я с жадностью впитывал, словно человек, вышедший из долгого заключения. Мне было мало. Но в этой тишине не оказалось ничего обнадеживающего или утешительного. Все всегда начиналось с тишины.
Смотреть вниз было ошибкой. Не стоило этого делать. Я бросил взгляд на пол — там что-то лежало, на ковре, возле старой детской — комнаты Наоми. Краешек голубой ленты. Конечно, я не касался ее. Ведь она могла быть все еще теплой
Глава 2
В том году Рождество наступало медленно и нерешительно, будто на грани бедствия — чуда рождения без люльки или путеводной звезды. Помню со сверхъестественной точностью — каждый день зимы запечатлелся в моей памяти, так же, как часы и минуты отпечатываются в памяти больных и выздоравливающих. Рождество наступало под звуки музыки и чистейший, словно сень распростертых крыльев, снегопад. Это был исход, рождение наоборот, ибо небо сотворило землю, а дух стал плотью. Тогда я думал точно так же — когда к нам приближался тот самый белый корабль, несущий груз несбывшегося. «Я видела, как приплывают три корабля…» Это была ее любимая песня.