Это полнейший бред.
Бред, бред, бред, который сводит меня с ума!
Мы ходим по нескончаемым коридорам лабиринта уже несколько часов. Ничего не происходит. Совершенно ничего, кроме того, что я определенно начинаю сходить с ума. Все эти отражения наводят жуть, порой мне кое-что мерещится. Стараюсь не зацикливаться на этом, но у меня не получается. Проблема в том, что не все отражения окружающие нас, повторяют мои движения должным образом. Например, я взмахиваю рукой, отражение — нет. Склоняю голову набок, отражение делает это спустя секунду. Сжимаю руку в кулак, а в зеркале ничего не происходит. Как только замечаю такие огрехи, тут же резко поворачиваю голову — всё в порядке. И это происходит всё чаще и чаще.
Это место доводит до безумия. С каждой пройденной минутой удушливый ком становится больше, мне становится страшнее. Лойс на удивление молчалива, пытаюсь её разговорить, чтобы отогнать чувство тревоги, которое плотно засело в голове и заставляет меня постоянно проверять отражения.
— Расскажи что-нибудь о себе.
— Разве тебя это интересует? — удивляется она.
Смотрю на девушку и, видя её искренний взгляд, не могу солгать и отвечаю:
— Если честно, нет. — она слабо улыбается, сокрушенно качает головой, а я продолжаю. — Но получилось так, что мы в одной команде, и я бы хотела узнать о её участниках немного больше.
— Ну да, об одном-то нам вообще ничего неизвестно. — немного подумав Лойс начинает свой рассказ. — Начну с детства, оно было замечательным. Мама, папа и я. Мама работала в очень большой энергетической компании, занимала высокую должность и её практически никогда не было дома, а папа художник, он всегда был дома. — Лойс искренне улыбается. — Мой папа — мечта любой дочери: добрый, веселый, он никогда не был занят. Всегда играл со мной. Выходные были моим любимым временем, наша семья обязательно куда-то выбиралась и веселилась: зоопарки, цирки, карусели, кино, парки. Могу перечислять до бесконечности. — Лойс запинается на ровной поверхности, улыбка пропадает с её лица. — Но, когда мне исполнилось десять лет, мамы и папы не стало.
— Мне жаль. — искренне говорю я. Есть ли у меня мама и папа? Если есть, то где они?
Лойс смахивает скатившуюся слезу и продолжает:
— Да, это больно. Авиакатастрофа — упал самолет. — пожимает плечами. — Такое бывает, хотя статисты утверждают, что самолет самый безопасный транспорт. Смотря для кого, относительно моей семьи — нет. — замолкает на секунду, набирает побольше воздуха и продолжает. — Меня определили в детский дом, но пробыла я там недолго, через три месяца меня забрала старшая сестра мамы. Они никогда не общались, и я понимаю почему. — в голосе Лойс появляется то, чего никогда не было — злость. — Тетя — безобразная стерва, которая набирает сирот и живет за их счет. А так как я являюсь наследницей дома, двух автомобилей и солидного счета в банке, она взяла и меня. Тем более по законам моего штата, если усыновитель является родственником, то в определенных обстоятельствах он может пользоваться наследством опекаемого до наступления восемнадцатилетия. На момент, когда я попала к ней, у тети было уже шесть детей, сначала они не очень жаловали меня, но спустя время я нашла к ним подход. Было сложно, но терпимо. Самый старший из нас — Реми. Я так по нему скучаю. Он стал для меня всем: другом, братом, защитником и единственным родным. Он всегда был на моей стороне, что бы я ни сделала. — Лойс бросает на меня взгляд и криво улыбается, как мультяшный чертенок. — А я делала очень много плохого, но всё это было направлено на одного человека — мою тетю. Её не задевали мои проделки, они, наоборот, служили ей отличным поводом, чтобы выставить меня как невменяемую. Всё время, что я жила с ней, она пыталась указать на моё психическое расстройство и получить наследство раньше восемнадцатилетия, — рисует кавычки в воздухе. — "Типа на моё лечение". Но я не сумасшедшая.