Но после моего звонка становится тихо. Я прижимаюсь ухом к двери и слышу громкое «тшшшш!», сказанное тетей Таней.
— Это я, Ева, — говорю, повышая голос, — откройте, пожалуйста.
Но соседка не спешит. Теперь кажется, будто в их квартире все вымерли, только ощущение, что по ту сторону двери есть живой человек и смотрит на меня через глазок.
— Тетя Таня, — зову, не теряя надежды. Обычно соседка открывает, даже когда ты не собирался с ней пообщаться, и мне тревожно от ее странного молчания, — тетя Мила пропала. Вы не видели ее?
Молчание. Оно живое, напряженное, неприятное. Я сглатываю громко. Она что-то знает. Видела или слышала, и теперь боится.
Сердце заходится тревожной птицей, я уже не сдерживаюсь, стучу в ее дверь:
— Тетя Таня! Что вы видели? Тетя Мила живая? Эти люди снова приходили? Я не уйду отсюда, пока вы не скажете!
Мой голос повышается, отскакивая эхом от стен подъезда. Я уже не просто стучу, я бьюсь в ее дверь. Перед глазами картины одна другой страшнее, и я с ума сойду, если не получу сейчас ответы.
— Прекрати!
Дверь открывается, но ровно на ширину наброшенной цепочки. Я тяжело дышу, глядя в глаза соседке. У нее темно за спиной, ничего не видно, только глаза сверкают злостью.
— Ничего я не видела и ничего не скажу. И не вздумай орать, а то полицию вызову.
— Тетя Таня, — перебиваю я, но она отрезает:
— Уходи, Ева. Я жить хочу.
И дверь с грохотом закрывается снова.
— Ничего не хочешь сказать?
А вот не хочу. Вообще ничего не хочу объяснять, я, блин, сам себе этого сделать не могу. Но Вика ждет меня, я вижу, что она даже не переоделась в домашнюю одежду. Тянет сигаретным дымом, приоткрытое окно и вытяжка не справляются запахом.
Курила, значит. Я выучил уже, что курит она, когда нервничает сильно, втихаря обычно — я же бросаю, мне не нравится запах курева.
Особенно у себя дома.
Бросаю раздраженно ключи от тачки на полку, скидываю обувь. Устал. Акклиматизация дает о себе знать, на второй день меня всегда плющит, а эти сутки и вовсе оказались бесконечно долгими.
— Егор, — мое молчание ее раздражает, и я понимаю, что оттягиваю неизбежное. — Это твой ребенок?
— Возможно. Я не знаю еще точно.
Мы встречаемся глазами с Викой. Ее заплаканные, только она это тщательно пытается скрыть. Так же, как с тем, что курилаа. Не выходит только, не то, не то.
— И когда ты мне собирался о ней рассказать?
Предвестник истерики — голос срывается на высокие, почти визгливые нотки. Неприятно. Бесит.
— Я и сам узнал об этом сегодня.
— Очень интересно.
Вика не верит. Ну и черт с ним, убеждать ее в том, что я не лгу, нет абсолютно никакого желания. Лечь хочется. Иду в ванную, Вика следом за мной.