В тот день тетю я действительно заперла и ключ забрала с собой. Но только потому, что ровно за сутки до этого застала ее в компании с двумя бомжеватого типа мужчинами, которые деловито оценивали наш холодильник и решали, как вынести его через дверной проем.
Холодильник, пусть и был старым, купленным еще во времена нашего переезда в этот город, но работал исправно. А вот на новый денег не было — моей стипендии и тетиной пенсии едва хватало на жизнь, а из-за напряженной сессии мне пришлось отказаться от всех подработок.
Участковый слушает меня вполуха. Договор лежит небрежно на его столе, поверх бумажных папок, а сам он ковыряет рассеянно заусенец на указательном пальце и явно уделяет этому делу больше внимания, чем мне.
И чем сильнее Васнецов отвлекается, тем меньше уверенности остается в моем голосе. Тяжело говорить, когда тебя не слышат.
— Ну, а от меня, Киреева, ты чего хочешь? — спрашивает он, когда я замолкаю, — если тетя квартиру не продавала, никто вас не выселит. Живите себе дальше.
— А если… а если она вдруг продала, просто не помнит ничего? Она же, — на этом слове я привычно запинаюсь, — не в себе.
— А где справка? Ты заявление писала на признание недееспособной? Суд был? Психиатрическая экспертиза?
— Нет, — качаю я отрицательно головой и добавляю все тише, — Нет. Нет…
В какой-то момент между нами повисает неловкая пауза. Я понимаю, что напрасно ждала поддержки от чужого человека, протягиваю руку, чтобы забрать обратно принесенный договор, но Васнецов перехватывает ее за запястье:
— Послушай, Киреева, если это серьезные люди и тетка твоя действительно отписала квартиру, лучше не связывайся. Соглашайтесь на все условия и съезжайте.
— Но это наша квартира! — вспыхиваю я и поднимаюсь, высвобождая из его цепких рук свою. Ладони у него влажные и неприятные, а из оторванного заусенца сочится сукровица, — и мы за нее денег не получали.
— Зато будете живы и здоровы, — бурчит он, доставая неопрятный носовой платок из кармана и прижимая его к ране, — а так без башки останетесь. Подумала бы лучше о нем, — кивает он на мой живот, и во взгляде его нет никакой заботы.
— А я о нем и думаю.
Вылетаю из его кабинета, словно за мной гонятся. Дверь за спиной, подгоняемая пружиной, громко хлопает — так же громко, как мое сердце. После разговора с участковым остается неприятный осадок, точно я наступила ногой в собачье дерьмо.
Что за глупый совет? Неужели, если у нас нет никаких связей и знакомств, единственное, что остается — это добровольно распрощаться со своей недвижимостью и съехать… куда? В неизвестность?