Ненависть.
Вот, что движет мной.
Я ненавижу каждого, кто глазеет на меня, пока я пересекаю холл борделя, но сильней всего — тех двух мужчин, к которым я направляюсь.
При этом я не перестаю улыбаться.
Семь долгих лет именно ненависть была для меня топливом, на котором я жила. Семь долгих лет я мечтала о том, как однажды всажу всю обойму в убийцу моих брата и матери так же, как он сделал это с ними. Я никогда не забывала об этом.
Однажды убийца встанет передо мной на колени. Ради этого я здесь.
А пока — должна подождать. Осталось немного. В сравнении с тем, что я добилась и преодолела за эти семь лет, впереди меня ждет сущая ерунда. Чтобы добраться до цели, всего-то и надо, что преодолеть холл, полный возбужденных мужчин и полураздетых женщин, и подняться по лестнице.
А после пережить эту ночь.
Мои сегодняшние клиенты ждут меня в закрытой вип-комнате на втором этаже. Они не изменяют своим вкусам, и сегодня, как и всегда, заказали себе одну женщину на двоих.
Сегодня я проживу столько, сколько мне будет позволено.
Сегодня больше ничего от меня не зависит.
Пока я пересекаю холл борделя, собравшиеся здесь мужчины пожирают меня глазами. Их можно понять. На мне только черные чулки, крохотные бикини и прозрачный бюстгальтер, и я солгу, если скажу, что в этот момент не испытываю стыда. Но стыд — последнее, о чем мне стоит беспокоиться, а липкие взгляды, от которых едва ли не чешется кожа, сейчас меньшая из моих проблем.
Внутри меня на привязи, как бешеная дворняга, рвет и мечет ненависть, которая становится только сильнее, чем ближе эта проклятая лестница. Что я увижу в их глазах, когда наконец-то посмотрю им в лицо? Вспомнят ли они меня? Нет, вряд ли. Малышка Пинки Пай осталась в далеком прошлом.
Каждый мужчина на первом этаже прекрасно знает — им можно смотреть, но трогать меня нельзя. Пусть они отымели меня в своем воображении в каких угодно позах, в реальности никто из них меня и пальцем не тронет. Сегодня меня выбрали не для них.
Сегодня я принадлежу их боссам.
Сразу обоим.
Лестница уже прямо передо мной.
Боюсь даже думать о том, что меня ждет, если меня раскусят, остановят, не дадут пройти дальше, но у подножия лестницы никому нет дела до меня, так что с бьющимся где-то в горле сердцем я просто поднимаюсь выше. Фальшивые лабутены с облупившейся красной подошвой, — ведь откуда у шлюхи настоящие, — громыхают по ступеням.
На втором этаже тише и темнее. А еще от стены все-таки отлипает такой ожидаемый Цербер.
— Имя, — требует телохранитель.
— Луиза, — не моргнув глазом, вру я.