На нем безупречный темно-синий костюм с острыми манжетами дорогущей рубашки и с запонками из белого золота, инкрустированные сапфирами. А безумно сексуальный, терпкий аромат мужского парфюма — бергамот с лимоном и тяжелый шлейф терпких дорогих сигар — моментально распространяется по стерильной, как операционная, комнате.
Под силой этого властного взгляда я медленно возвращаю лямку на плечо, проклиная тот час, когда я выбрала это платье.
Сапфировый взгляд скользит по моей коже, как кубики арктического льда. И теперь мне вдвойне не нравится отсутствие на мне трусиков.
— Отец, хочу познакомить тебя со своей девушкой… Саша?
Перед смертью не надышишься. Заставляю себя подняться и сделать эти два шага. Вижу перед собой только начищенные до блеска темные мужские туфли — это знак, что пора остановиться.
Веду взглядом вверх, по брюкам со стрелками и очень стараюсь не задерживаться на внушительном бугре в паху. Это явно не то достоинство, что стоит рассматривать во время первого знакомства с отцом моего парня.
Глаза скользят выше, по ровному ряду белых пуговиц, из которых лишь две самых верхних сейчас расстегнуты. На нем нет галстука или бабочки.
Понимаю, что так и стою, задержав дыхание. Легкие горят огнем, и я сдаюсь. Делаю полный вдох, и голова идет кругом, когда аромат бергамота с лимоном проникает в мое тело.
— Отец, это Александра, моя девушка. Саша, это Николай Евгеньевич Одинцов, мой отец.
Сам Адам редко упоминал про отца, и за год, что мы встречаемся, кажется, лишь однажды виделся с ним без меня.
Так что я представляла его отца… Ну таким среднестатистическим мужчиной сорока лет, у которого есть брюшко, заботы, кредиты, бизнес и нет времени на взрослых детей.
Но оказалось, что Николай Одинцов плевать хотел на статистику.
Он совсем непохож на образ, который я слепила, исходя из окружавших меня в университете мужчин его возраста.
Перестаю гипнотизировать его загорелую шею и, минуя твердую линию губ, орлиный нос, тону в ледяном сапфировом море.
— Рада встрече, — произношу я едва слышно.
Волосы у Адама темные и прямые, и совсем не вьются. Хотя глаза у Адама тоже синие, но при этом взгляд в сто раз мягче и он совсем не пробирает до костей, чего не скажешь о сапфировых глазах его отца.
Его глаза — мой персональный ад. Делаю рваный вдох и снова чересчур сильно сжимаю кулаки. В ледяных глазах Одинцова-старшего нет ни одной подходящей случаю эмоции. Радости от встречи с сыном, любопытства, удивления, усталости, наконец.
Сапфировые глаза скованы льдом, как промерзшая насквозь Антарктика, но он ведь должен хоть что-то чувствовать?