Пока жалею себя, кто-то вдруг подходит ближе, поднимает главное «орудие» моего труда — и мне протягивает. С благодарностью смотрю на женщину-врача, в которой узнаю Бересневу.
— Привет, Злата, — улыбается искренне, по-доброму. — Не передумала? Идем! — и разворачивается, жестом приказывая следовать за ней.
— Ой, нет, — спохватываюсь я и встаю со стула, кряхтя. — Я не… Ой! — морщусь, получив хук в желудок. И теряюсь, поймав на себе заинтересованный взгляд Бересневой.
— Что «ты не…»? — уточняет она.
— Не готова я. Мне переодеться нужно, вещи в палате оставить. Вот, — указываю на пакет. — Можно? Я постараюсь очень быстро…
Стараюсь быть вежливой, но врач почему-то хмурится.
— Нет, я не о процедуре. Ее чуть позже проведем, не волнуйся, — говорит внезапно охладевшим тоном. И отворачивается. — Я же обещала тебе помочь найти семью для твоих двойняшек, — напоминает тише. — Так вот. Потенциальные родители как раз сейчас у меня в кабинете. И раз уж ты тоже здесь, то они хотели бы с тобой пообщаться, — вновь испытывающий взгляд стреляет в меня, сражая наповал. — Ты же не против?
Внутри что-то рвется, ломается и разлетается на мельчайшие частицы. Рыжики внутри затихают будто в ожидании приговора, который я вынесла им много месяцев назад. Внезапно пересохшие губы с трудом размыкаются и выдают жестокое: «Не против». После этого врач ускоряет шаг настолько, что я едва успеваю за ней. Ощущение, что Береснева злится, хотя с чего бы? Ей плевать на меня и на рыжиков.
Плевать, как всем в этом мире.
Мы одни — и сами должны решать, как выжить дальше.
Я сделала выбор за нас троих. Пусть таким странным способом, но обеспечу детям нормальную жизнь. В полноценной семье, а не в тесной комнате общежития с матерью-одиночкой, которая концы с концами свести не может. У них будет отец, а может, даже бабушки с дедушками. Меня же отчим с грязью смешает вместе с малышами, если узнает о беременности и родах, а маме запретит даже приближаться к нам. Еще и перед всеми знакомыми унизит, в красках расписав, чем я на самом деле в столице занималась…
Об образовании можно будет забыть навсегда. Подработка временная. А пособия хватит только на подгузники.
Без меня рыжикам будет лучше.
Вот только руки отказываются подчиниться — так и обнимают живот, бережно, с любовью, по-матерински. На протяжении всего пути, что я иду к кабинету. Короткий участок коридора кажется мне дорогой на эшафот.
— Благополучная семья педагогов, — зачем-то сообщает мне доктор, хотя утверждала, что я ничего не буду знать об усыновителях. — Так уж вышло, что оба бесплодны, так что это их единственный шанс обзавестись детьми, — говорит, не оборачиваясь, будто ей смотреть на меня противно.