– Ясно. Ангелина тоже там закупалась?
– Нет. Она предпочитала интернет магазины. А нам со Снежанкой нравится и то, и то. Всё зависит от настроения. Иногда хочется не только посмотреть на пряжу, пайетки и прочие штучки, но и пощупать, увидеть вживую. Временами Снежанке и за это влетало от Миши…
– От мужа.
– Да. Он, кстати, вышел из тюрьмы и… – Чурина хлопнула по столу. – А не он ли наш маньяк? Он, знаете, как сильно ненавидел нас с Ангелом?
– До желания убить?
– Не знаю… Но скажите, какой таракан станет поливать жену соком только из-за того, что та не включила вовремя телевизор? Или сломает руку, чтобы проучить за якобы флирт с соседом?
Детектив дополнила свои записи.
Чурина вновь вскочила:
– Чёрт… Он ведь уже начал её изводить! А если его цель она? А нами он её запугивает? Хреновы тараканы… Что же получается?
– Пока получается, что вы до сих пор на взводе.
– На взводе?! Я сейчас расскажу вам про этого чёртова таракана, и тогда посмотрим, кто на взводе!
– Хотите ещё чая? – дружелюбно спросила Александра.
Ответом ей послужил неуверенный кивок.
***
Портрет Розгина Михаила Дмитриевича выходил определённо мрачным. С каждым словом Чуриной жалость Александры к Снежане и ненависть к её бывшему мужу становились лишь сильнее. За свою работу сначала следователем, а затем частным детективом Селивёрстова познала немало психов. И, к сожалению, по всему выходило, что Розгин – один из них.
Психически неуравновешенный с замашками тирана, Михаил проявлял свою силу, унижая супругу. Его любовь и обожание существовали, словно, в кривом зеркале и каждый раз сильнее и больнее ранили Снежану. Забивали в угол её самооценку, топтали самоуважение. Разрушали личность.
Три года в домашнем плену. Три года в аду, созданном больной заботой и лаской. Три года, осквернивших само понятие любовь.
«Хорошее дело браком не назовут», – расхожая фраза. И теперь она приобретала совсем иные краски.
Брак…
Не семья, не замужество. Брак. Он расползался, будто плющ. Окутывал и душил испарениями особо едкого яда.
Он убивал душу Снежаны. Кислотой выжигая всё то, что когда-то было дорого. То, что она любила.
Стойкая неприязнь и отвращение зарождались в душе детектива, сметая установки на то, чтобы не оценивать подозреваемого субъективно. Но как можно это сделать, если, напившись, Розгин признавался в любви своей жене и при этом называл ничтожеством? Ругал последними словами, стоило ей забыть в магазине его чипсы или купить не те, потому что те на прилавке закончились? Он выбрасывал одежду лишь из-за того, что она просила одеться к её матери понаряднее, ломал вещи, когда ему не нравился её тон или взгляд. Сломал левую руку из-за очередной глупости и грозился тоже сделать с правой, ведь тогда бы жена не могла вязать. Не могла бы делать то единственное, что доставляло радость. Делало хотя бы на пару часов счастливой.