– Спасибо, спасибо! Нижайшее спасибо Андрею Прокофьевичу! Впрочем, я сам! Сам поблагодарю! Я совсем забыл… Она всё плакала… Пуня…
Профессор еле-еле успокоился, сел в карету, и наконец они отчалили. Иван Ильич управлял так, что казалось, Клюква не касается подковами мостовой, а плавно перебирает стройными мускулистыми ногами в нескольких сантиметрах над ней.
– Видишь? – обратился Концевич к Белозерскому, докуривая папиросу. – Переводит в Царскосельский. Сестре его отвалят за героическую гибель кормильца, будто мало он наворовал на должности. Бездетный дядя профессор заботами не оставит. А Огурцова Христа ради пойдёт. «На чём основывались вы, Дмитрий Петрович?!» – зло и точно изобразил он профессора.
Выбросив окурок и сплюнув под ноги, Концевич вернулся в клинику.
– Папироски не найдётся? – спросил у Белозерского молодой полицейский, которому не хотелось скоро возвращаться в управление. Александр Николаевич протянул полицейскому раскрытый портсигар. Тот аж присвистнул:
– Шикарная вещица! Кучу деньжищ стоит! Мне на такой не заработать! В доктора надо было идти! Впрочем, я столько не выучу! – он рассмеялся. Этот парень не завидовал. Он искренне восхищался. Белозерский поднёс ему огня. Полицейский с удовольствием затянулся.
– Надо же! Я-то думал, что наш Андрей Прокофьевич – скотина бесчувственная! А он, вишь, про игрушку девчонкину распорядился… – вдруг опомнившись, что разболтался с незнакомцем, явно из богатеев: – Только вы ему – ни-ни!
– Так вы ж хорошее о нём сказали! – улыбнулся Белозерский. – Да и не вожу я знакомств с полицмейстером, – он трижды поплевал через левое плечо.
Они вместе рассмеялись, как, бывает, смеются здоровые молодые люди, запросто, без причины, всего лишь от переполняющей их доброй энергии.
Ещё через несколько часов мучений схватки у Алёны Огурцовой сделались потужного характера. Надо отметить, что Александр Николаевич все эти часы провёл рядом с роженицей, даже покурить не выходил. И ничем более не тревожился: ни своим честолюбием, ни планами по завоеванию мира и княгини Данзайр. Да, именно в такой последовательности, поскольку завоевать Веру Игнатьевну он считал возможным только так: положив прежде завоёванный мир к её прекрасным ногам. Но сейчас для ординатора Белозерского не существовало никого, кроме роженицы Огурцовой.
Периодически заходившая Матрёна Ивановна исподтишка кидала на него одобрительные ласковые взгляды, сама на себя сердясь за них. Но, будучи человеком справедливым, не отдавать должное его акушерскому таланту она не могла. Как этот молодой барчук находил нужные слова, жесты, как он сумел в итоге сделать то, что не удалось бы сделать ей самой, а Матрёна числилась одной из самых грамотных и одарённых в бабичьем деле. Он проводил Алёну кругами ада умелей Вергилия, ведшего Данте.